Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
Таня быстро доела суп, зло стуча ложкой по донышку миски. Слишком, пожалуй, резко встала из-за стола.
— Приятного аппетита, всего хорошего, — проговорила чуть ли не по слогам, отчётливо выговаривая «р», и, не оборачиваясь, быстро прошла прочь. Ну и пусть, что под дождь. Ну и пусть, что окликнула её откуда-то сзади Машка.
Не так она представляла встречу, Антон Калужный, не так. Ну и пожалуйста. Очень надо.
Остаток дня тянулся неимоверно долго. Таня переделала все дела на месяц вперёд: заштопала порванные вещи, выстирала и развесила сушиться бельё, собрала
Ближе к вечеру ходили со взводом Миклашевского восстанавливать окопы. Вычищенная и выглаженная одежда снова наполнилась песком и пропиталась потом, но Таня с радостью махала лопаткой, ощущая ноющую боль в плечах. Замечательно, пусть ноют посильней. Может, хоть это поможет ей отвлечься.
— Таня! Ну Таня! — Валера, судя по тону, звала её не первый раз. Таня отёрла выступивший на лбу пот, осторожно отложила лопатку, оглядываясь, нет ли поблизости Миклашевского, и уставилась на Валеру.
— Что?
— А что ты не слышишь? Говорю же тебе, он мне заявил, что не уедет!
— Кто?
— Да Калужный! — Валера закатила глаза. — Сказал, что не уедет, пока я хотя бы строчку в ответ этому дураку Назарову не напишу. Представляешь? Так и сказал!
— Когда сказал? — нахмурилась Таня.
— Да какая разница! Ну, на обеде. Ты как ушла, он сразу к нам подсел.
— Ясно, — кивнула Таня. Быстро встала, поджала губы, взяла в руки лопатку.
— Да подожди ты, успеешь накопаться. — Валера быстро усадила её обратно и состроила жалобную гримасу. — Что мне теперь делать?
— Ну, напиши ему!
В Валериных глазах отразился ужасный испуг. Она даже лопатку свою выронила, чуть не отрезав себе полпальца на ноге.
— О чём?
— Ну… — Таня задумалась, — не знаю, напиши, мол, я другому отдана и буду век ему верна.
— О, как ты замечательно придумала!
— Это не я, это Пушкин, — ответила Таня и ткнула Валеру в бок. — А Назаров-то парень видный!
В это время откуда-то снизу, с земли, выползла Машка. Выпрямилась во весь рост, подняла кверху грязный палец и глубокомысленно произнесла:
— Видный, да незавидный.
Несколько секунд было тихо.
— Что? — наконец в один голос спросили Валера с Таней.
— Господи, да почему никто не знает этой поговорки! Какие вы!.. У нас в деревне все, между прочим, так говорили, — и Маша, безнадёжно махнув на них рукой, уползла дальше.
Насмеявшись вдоволь, они стали собираться: нужно было успеть переодеться (или хотя бы почиститься) и забрать с полевой кухни праздничный пирог, приготовить который они уговаривали повара в течение трёх дней. Ведь вечером их ждал самый настоящий праздник.
Правда, попали они на него не все и с опозданием. В половине одиннадцатого, перед самым выходом, к ним ввалился Колдун и забрал по каким-то делам Вику и Машку, а Валеру с Таней попросил быстренько зашить огромную дыру на кителе, чем они и занимались ещё около сорока
Ночь была тихой и безоблачной. Где-то на горизонте небо чуть посветлело, оттуда выплыл бледный полумесяц, и стало совсем светло. Под ногами весело трещали сверчки, и девичьи шаги глухо и громко раздавались в ночном воздухе.
Тане отчего-то на секунду стало не по себе, она поёжилась. Непреодолимо потянуло назад, но, взглянув на счастливое лицо Валеры и вспомнив повод, по которому они идут в медпункт, Таня вздохнула поглубже, улыбнулась и отогнала от себя все тяжёлые мысли.
Полковой медпункт примостился сбоку, у кромки леса. Это были несколько тканевых палаток, спрятавшихся под сенью первых деревьев и укутавшихся маскировочной сеткой. Стоило обернуться назад, на полк, и совсем недалеко можно было различить сплюснутую землянку Колдуна. Где-то там сейчас спит Антон Калужный.
При мысли о нём Таня сердито тряхнула головой, нахмурилась. Нет уж, сегодня ночью думать она об этом не станет.
Пахло в палатках так, как пахло везде, где была Аля: чистотой, свежими простынями, лекарствами и теплом натопленной печки. Все бумаги лежали ровными стопками, инструменты не валялись где попало, а находились, чистые и сухие, на специальных подносах, прикрытых белой марлей. Освещалась комнатка небольшим огарком свечки, стоящим на столе. Вскоре из бокового прохода появилась и сама Аля, таща в руках тяжеленный таз с окровавленной водой.
— Девочки мои пришли! — негромко, но радостно воскликнула она. — Как хорошо. А мне осталось-то всего пару тряпочек достирать.
Валера с Таней тут же принялись помогать ей. Парой тряпочек оказалась гора окровавленных бинтов, которые, за неимением новых, приходилось стирать, кипятить и использовать снова. Управились они все вместе только к половине первого. По сколько времени ежедневно выполняла Аля эту работу одна, Таня и думать боялась.
Обсушившись и вытерев руки, мимо спящих больных они прошли в дальнюю палатку — «походную ординаторскую», как, смеясь, называла её Аля. Комнатка была крошечной, но уютной: здесь была печка, стол и пара простых деревянных стульев. Между операциями и перевязками здесь отдыхали медсёстры.
— А вон там, — прошептала Аля, указывая на последнюю палатку. — Там лежит этот самый майор. У него тяжёлая ЧТМ, никак не очухается. Мне, девочки, всё время так страшно к нему заходить. Знаю, что лежит он, как овощ, и ещё долго будет лежать, но каждый раз, когда наклоняюсь, всё кажется, что сейчас как схватит меня за горло своими ручищами!.. Бр-р, даже сейчас не по себе. Хотите на него посмотреть?
Таня с Валерой вежливо отказались. Аля усадила их за стол, стянула с головы белую косынку, высвободив целый водопад густых чёрных волос, расчесалась, смеясь. Пришла Сонечка, украинка, миловидная молоденькая медсестра, притащила с собой какую-то клетчатую сумку, зажгли две свечи, подкинули в буржуйку несколько поленьев и наконец уселись. И рассмеялись все отчего-то.