Чертово яблоко (Сказание о «картофельном» бунте)
Шрифт:
Лицо банкомета побагровело до мочек ушей. К столу подскочили трое московских молодчиков в цилиндрах.
— Вы не смеете, господин Дурандин, указывать господину Когану, как ему тасовать карты. Это не по правилам!
Пахомий поднялся со стула.
— А ну цыть отсюда, прохиндеи, пока моего кулака не сведали! Цыть!
Вид богатыристого Дурандина был настолько устрашающ, что молодчики отступили, а Пахомий, вновь опустившись на стул, настоял на своем предложении:
— Если вы честный игрок, господин Коган, вам нечего бояться.
— Извольте! — вскричал Яков Давыдыч. — Я буду тасовать медленнее черепахи.
Публика замерла. Казалось, каждый из зевак даже дышать перестал. Чем-то кончится сия баталия, когда на кону пятьдесят тысяч.
Дурандин слегка задумался, когда у него оказалось семнадцать очков. Сумма далеко не выигрышная.
— Вам достаточно? — усмехнулся Коган.
Дурандину грозил перебор, но он все же решил рискнуть.
— Была не была! Еще одну.
Король! Теперь только два туза могут спасти Когана, но у того оказалось две десятки.
С кислой миной Яков Давыдыч расстался с громадной суммой.
— Желаете продолжить, господин Дурандин?
— К сожалению, господин Коган, меня ждут другие дела… Приказчик!
Следующей комнатой была «опочивальня», где купцы развлекались с арфистками.
— Боже мой, кто к нам пришел! Пахомий Семеныч!
— Лукреция? Ха! Ты выглядишь еще прекрасней, чем прошлый год. Как тебе это удается?
— Да ты разве не знаешь, котик? — кокетливо произнесла девица. — Живи в любви — и ты никогда не состаришься.
— Золотые слова, Лукреция. Сегодня я тебя буду любить.
«Опочивальня» Иннокентия Сундукова напоминала будуар: мягкая мебель, зеркала, картины фривольного вида, ковры, цветы, граммофон, из которого доносилась медленная тихая музыка.
Пятеро подгулявших купчиков держали на коленях разомлевших от шампанского и амурных слов арфисток и с блаженным видом шарили руками по их выпуклым местам, куда особенно тянутся руки похотливых мужчин.
Пахомий увидел человека, облаченного в лакейскую форму (Сундуков и об этом постарался) и звучно щелкнул пальцами.
— Что изволите, ваше степенство?
— Тебя как звать?
— Василием, ваше степенство. Весь — внимание.
— Дамам — пять бутылок шампанского, торт, конфеты и мороженое! И чтоб всё в наилучшем виде! Живо!
— Сей момент, ваше степенство.
Василий мгновенно испарился, а дамы захлопали в ладоши.
— Какой же вы джентльмен, Пахомий Семеныч, — сказала Лукреция.
В своем черном бархатном платье с большим вырезом на груди и оголенными плечами арфистка выглядела довольно обольстительной, ибо имела отменную фигуру, чем и привлекала купчиков. Однако не каждому она была по зубам, так как ставки на проведение с ней ночи были весьма внушительными.
Когда стол украсился заказом Дурандина, Пахомий весело возгласил:
— Милые дамы, прошу!
Опочивальня огласилась
Купчики, оставшиеся без дам, с неудовольствием посматривали на Дурандина; час назад они тоже потчевали арфисток, но не с таким шиком, полагая, что арфисткам достаточно и не столь богатого угощения, тем более что за каждый продолжительный поцелуй они получали по синенькой.
Пахомий купчиков не знал, но тотчас понял, что они ему не соперники, так как все они были почтенного возраста, для которых главная цель исходила из известной частушки: «Ты, милашка, скинь рубашку, на нагую погляжу, ничего делать не буду, только ручкой повожу».
— Лукреция, довольно тортом себя пичкать, иначе твои формы перестанут привлекать мужчин. Иди ко мне, — приказал Пахомий.
— Еще кусочек, котик. И я — ваша.
— Позвольте! — недовольно возразил седовласый купчик с тыквенным лицом. — Вы опоздали, сударь. Не имею чести вас знать. Лукреция — моя дама. За все уже заплачено.
— Уральский заводчик Дурандин, — представился Пахомий и с усмешкой продолжал. — За что заплачено, осмелюсь вас спросить? Я вижу здесь два пустых стола, а что пусто, то не густо. Лукреция!
Лукреция, широко улыбаясь, села на колени Дурандина и тотчас впилась в его губы.
Обиженный купчик вытянул из бумажника сотенную.
— Лукреция, покинь этого господина. Я дарю тебе сто рублей.
— Хо! — громыхнул Пахомий. — Нашел чем удивить. Спрячь свою мелочовку… Василий! Поднеси нам по бокалу шампанского. Гульнем, Лукреция?
— Гульнем, котик!
Купчик плюнул и ретировался из комнаты. Пахомий проводил его веселым хохотом.
— Гульнем, господа честные!
Оставшиеся господа честные (хоть и давно покинула их кровь молодецкая) поддержали Пахомия:
— Гульнем, господин заводчик!
— Человек! Заводи веселую!
И пошла писать губерния! Дамы, знающие приемы кордебалета, с хохотом и визгом кинулись в пляс, а «кавалеры» пили шампанское и водку, любовались непристойными движениями женщин и выкидывали из бумажников красненькие и синенькие.
Дурандин подошел к столу с граммофоном и остановил с пластинки иглу.
— Господа, давайте попросим нашу очаровательную Лукрецию исполнить канкан.
Господа захлопали в ладоши.
— Канкан, канкан, Лукреция!
— Фи! — жеманно выпятила пухлые губы арфистка. — Я же не в театре. Здесь нет сцены.
— Будет сцена… Василий, сдвигай все столы!
Но Лукреция продолжала наигранно упорствовать:
— Какие же вы шалуны, мужчины. Нет, нет… Канкан — слишком дорогое удовольствие.
— Какие проблемы, Лукреция? Господа, тряхнем бумажниками!
«Старички» не поскупились (канкан!) и выложили из бумажников по пятьсот рублей. Но арфистка замахала руками.
— Разве это деньги? Фи!
Старички заерзали на креслах: скупость побеждала похоть, но тут всех поразил заводчик.