Четвертый брак черной вдовы
Шрифт:
По молчаливой договоренности, они не вспоминали о том, что было вчера. Но не говорить об этом не значило — не думать.
Хоэль то и дело косился на точеный профиль жены. Он и прикоснулся-то к ней всего на мгновенье, а уже чуть не сгорел, и сейчас чувствовал себя не лучше, а она сидит, как мраморная статуя — красивая, и такая же холодная. Но когда она спасала его от виселицы — она холодной не была. Взяла и поцеловала его при всех. Да как поцеловала!.. А вчера, когда смотрела на него?.. Благородные донны так не
От этих мыслей Хоэлю вдруг стало противно. Нет, о донне Катарине нельзя так даже думать. Такие женщины не шалят. Они что там они делают?.. Предаются страсти, наверное.
Предаются страсти И звучало-то это пафосно и по-дурацки, но как сказать иначе, Хоэль не знал. Но точно знал, что с кем-кем, а с ним его жена точно ничему не будет предаваться. Ей нужен другой мужчина. Такой, как де Лара — воспитанный, благородный, который говорит, как струйкой журчит.
Он не удержался, снова посмотрел на Катарину, и, встретив ее спокойный взгляд, сделал вид, что увлечен тарталетками, зажевав сразу пару штук.
— Я пригласила врача, чтобы он осмотрел ваши пальцы еще раз, — сказала Катарина, разливая по чашкам чай — для себя и Лусии, а Хоэлю придвигая кофейник.
Вспомнив завтрак, во время которого жене пришлось раскошелиться на штраф, Хоэль почувствовал себя совсем отвратительно. Кофе был сварен на славу — крепким, обжигающе горячим, но пить его было настоящей мукой.
— Не надо врача, здоров, — буркнул Хоэль.
— Я уже решила, — заявила она безоговорочно. — Будьте с ним любезны, пожалуйста, и не спорьте. Он всего лишь выполняет мою просьбу.
Завтрак закончился в торжественном молчании — женщины сидели прямо, как будто спицы проглотили, и кушали так аккуратно и красиво, что Хоэль вовсе затосковал. Сам он прикончил с десяток тарталеток с паштетом, но хотя и не наелся, от пирожных отказался, как и от слоеных крендельков с сыром.
— Чем думаете заняться сегодня? — спросил он у жены, стараясь говорить ей под стать — вежливо и холодно.
Почему-то вопрос ее насторожил, и она посмотрела на него быстро и даже испуганно.
— Сегодня среда, — наставительно заявила Лусия, глядя прямо перед собой, — мы читаем Святое Писание, а потом вышиваем пелену для раки.
— А, ну да, — сказал Хоэль, хотя «пелена» и «рака» находились где-то за пределами его мира. — Если вы будете дома, то я хотел бы прошвыр прогуляться по городу. Вы не против, кошеч донья?
Теперь она и в самом деле посмотрела на него с ужасом.
— Я прикажу, чтобы вас сопровождали Эбрурио и Маркел, — сказала она, и голос ее дрогнул.
«Да ведь она за тебя боится, осиновая ты голова», — подумал Хоэль, и утро, внезапно, перестало быть унылым. Он повеселел и даже решил пошутить:
— Оставьте при себе своих свирепых цепных псов, донья. Они сразу залают, если к вам подойдет кто-то
В карих глазах, устремленных на него, он увидел тени прошлой ночи. Она боялась, она и правда переживала.
— Лучше бы вы проявили разумность — начала Катарина, но Хоэль не дал ей договорить.
Подавшись вперед, он шепнул ей на ухо:
— Не беспокойтесь за меня, и сами поберегитесь. Я вернусь — глазом моргнуть не успеете.
От нее пахло свежестью и чем-то сладким — чудесный, упоительный запах. Можно было бы и не шептаться, но Хоэлю ужасно хотелось снова вдохнуть этот аромат. Хотелось и большего, но с прочими желаниями явно был перебор, потому что у доньи Пигалицы и так уже глаза вылезли на лоб. Она бы и высказалась, да осторожничала — ведь он поймал ее под окном, за такое хозяйка точно не похвалит.
— Будьте осторожны, — произнесла Катарина одними губами, потихоньку отодвигаясь.
Хоэль подавил вздох и поднялся из-за стола.
— Приятного дня, доньи, — пожелал он женщинам, и отправился сначала на встречу с лекарем, а потом на прогулку по городу.
Собственно, прогулка его ничуть не привлекала.
Слоняться по незнакомому провинциальному городку, где вчера чуть не получил локоть железа в кишки — вовсе не забавно. Но у него было дело, и он намеревался его выполнить.
Катарина ошибалась — его мало кто узнавал в городе, и, расспросив прохожих, которые сонно хлопали глазами и позевывали, Хоэль через три четверти часа добрался туда, где хранились денежки донны вдовы — в банк Медичи.
Вернее, не в сам банк, а в его отделение.
Дом был добротным, окружен высоким забором, и встретили Хоэля верзила, вооруженный до зубов, и злобный пес — который так и брызгал слюной, давясь на поводке.
— Щеночка убери, — дружелюбно посоветовал Хоэль, потирая кулак о ладонь вовсе не дружелюбно.
В вольере за спиной верзилы бесновались еще три огромных пса. При виде посетителя, они начали бросаться на решетку, захлебываясь лаем.
— Кто там, Панчо? — послышался голос из дома.
— Скажи, что прибыл герцог дель Астра и желает видеть лично дона Вилфредо. По очень важному делу, — подсказал Хоэль.
Лицо верзилы не выразило ничего, но глаза так и впились в Хоэля. Потом он кивнул и закрыл ворота. Впрочем, ждать пришлось недолго. Не менее, чем через две минуты его впустили и проводили в дом. Верзила Панчо свистнул собакам, и те перестали лаять, виляя хвостами и глядя так умильно, словно Панчо был сахарной косточкой.
Дон Вилфредо оказался типичным банкиром в представлении Хоэля — маленьким, толстым, в парике и в белом стоячем воротничке. Кабинет у него тоже был под стать — скромный, просто обставленный, но перья были самые лучшие, а чернильница — из агата с позолоченной пробкой.