Чингисхан. Человек, завоевавший мир

Маклинн Фрэнк

Чингисхан решил обойтись без предписаний относительно человекоубийства и кровной вражды, которые сопутствовали и его собственным деяниям. В сфере международного права он тоже ничего не изобрел, кроме положения о том, что мир с чужеземной державой невозможен до тех пор, пока она не покорена, однако это не означало прямой и непосредственной угрозы применения силы. Чингисхан исходил из того, что все решает Бог, а поскольку он считал себя посланником Неба, то было совершенно ясно, какие могут быть приняты решения. Формула, использовавшаяся монголами в отношениях с другими странами и гласившая – «никто не знает, что с нами будет, и только Бог может это знать», – неизбежно приобрела более конкретный и практический смысл: «Сдавайся или умри» {553} . Другой аспект международного права – неприкосновенность посланников – являлся личным приоритетом Чингисхана и не имел никакого отношения к законам Ясы.

553

Pelliot, ‘Les Mongols et la papaute,’ Revue de I’Orient chretien 23 (1923) pp. 16, 128; E. Voegelin, ‘The Mongol orders of submission to European powers, 1245–1255,’ Byzantion 15 (1942) pp. 378–413 (esp. pp. 404–409).

Была ли Великая Яса инструментом деспотического режима, орудием насаждения господства аристократии или новым средством управления народными массами? В этой связи возникают и другие вопросы. Не была ли Яса собранием максим, изречений и остроумных афоризмов Чингисхана, трансформировавшихся в законы? {554} И есть ли в ней народные элементы?

Ответ на последний вопрос дают многочисленные догматы, табу и установки кодекса, основанные на народных культурных и религиозных обычаях. Особое значение

для монголов имело все, что было связано с едой, и именно в этой сфере мы находим прямые аналогии с народными традициями степей. К примеру, если человек давился во время еды, это означало, что в него вселился демон, предвещая смерть: изгнать его можно было только казнью {555} . Другим серьезным преступлением считалась порча еды. Монголы патологически боялись отравления; поэтому в Ясе содержалось предупреждение: если вам предлагают еду, вы не должны приниматься за нее до тех пор, пока ее не отведает сам хозяин {556} . Многие табу касались воды. Тяжелым правонарушением было выплевывать любую жидкость на землю, и целый набор указаний определял правила поведения в проточной воде. Мы уже упоминали причины, объясняющие кажущуюся неопрятность монголов: благоговейное почитание воды и запреты, касающиеся купания. Им запрещалось стирать одежду в проточной воде, хотя некоторые историки утверждают, что Яса запрещала стирку только во время грозы: грозы занимали второе место после ядов в перечне страхов {557} .

554

Riasanovsky, Fundamental Principles pp. 146, 158; Vernadsky, The Mongols and Russia pp. 99–110.

555

Riasanovsky Fundamental Principles p. 149.

556

Riasanovsky Fundamental Principles. pp. 151–152; Lech, Mongolische Weltreich pp. 96–97; Sylvestre de Sacy, Chrestomatie arabe ii p. 161.

557

Dawson, Mongol Mission p. 17; Vernadsky ‘Scope and Content’ loc. cit. pp. 352–353.

Во многих случаях Яса просто констатировала привычки. Показательный пример – угроза опалой лжецам. В монгольском образе жизни ложь всегда подвергалась осуждению (хотя в отношениях с другими нациями монголы были искусными ловкачами). Можно привести известную историю, иллюстрирующую то, насколько монголы не любили, когда их заставляли «говорить то, чего не было» (по выражению Джонатана Свифта) [58] . Во время афганской кампании в начале двадцатых годов XIII века двоих часовых, заснувших на посту, привели к командующему, и они на допросе признали, что задремали, хотя и понимали, что признание означает верную смерть. Один афганец изумился и честности монголов, и суровости наказания, на что командующий ответил: «Чему вы удивляетесь? Вы, афганцы, отдаете такие же приказы и продолжаете лгать» {558} .

58

Из письма капитана Гулливера дяде Симпсону: Джонатан Свифт, «Путешествие Гулливера». – Прим. авт.

558

JR ii pp. 1080–1081.

Определенная «народность» Великой Ясы, безусловно, иллюстрируется ее связью с традициями и обычаями степной жизни, но не только. Можно отметить и другие факторы. К примеру, следуя своей идеологической стратегии равенства (по крайней мере, в пределах армейской меритократии), Чингисхан будто бы хотел установить «ящик для жалоб» на столбе посередине своего лагеря. Любой из его подданных мог написать жалобу или петицию, скрепить печатью и положить в ящик. Хан затем каждую пятницу вскрывал бы ящик и принимал решения {559} . К сожалению, мы не располагаем данными о том, насколько успешной оказалась эта инициатива. Он также пытался инкорпорировать в положения Ясы некоторые элементы несторианского христианства (люби своего ближнего, молча сноси оскорбления, подставь другую щеку), имея в виду, конечно, что все эти рекомендации даются только монголам касательно их отношений только с монголами. Один историк писал в этой связи: «Если правило любить ближнего, как самого себя, не отвечать на оскорбления и так далее было частью положений Ясы, нарушение которых каралось смертной казнью, то первым человеком, заслуживавшим смерти, стал бы сам Чингисхан, стерший с лица земли такие города, как Газни, Балх и другие и посекший мечом их обитателей» {560} . Тем не менее, несмотря на все попытки учесть народные традиции и интересы, Великая Яса была инструментом укрепления гегемонии аристократии и подавления простых людей. Главным аргументом в защиту Чингисхана было бы лишь то, что до него убийства, прелюбодеяние, грабежи и изнасилования были обыденными в степях, при нем и после него они случались редко {561} .

559

Lewis, Islam i pp. 89–96.

560

Riasanovsky, Fundamental Principles p. 159.

561

Dawson, Mongol Mission pp. 14–15; Ratchnevsky, ‘Die Yasa (Jasaq) Cinggis Khans und ihre Problematik,’ in G. Hazai & P. Zieme, Sprache, Geschichte und Kultur pp. 471–487.

Напрашивается следующий более или менее благоразумный вывод: Великая Яса подобно двуликому Янусу была обращена и в прошлое – кодифицировала важнейшие нравственные и культурные правила степей – и в будущее – пыталась предупредить проблемы мировой империи. Некоторые историки обнаружили разнообразные сторонние влияния на кодекс Чингисхана. По мнению монголоведов, во многих положениях просматриваются явные следы каракитайской культуры {562} . Это спорное предположение, тогда как для всех совершенно очевидно существенное влияние китайской культуры, особенно после 1218 года. Достаточно привести один типичный пример. В Ясе говорится о битье палками, что является китайской техникой; монголы до Чингисхана всегда использовали кнуты. Очевидно китайское влияние и в том, что после ухода из жизни Чингисхана смертную казнь все чаще стали заменять штрафами и выкупами {563} . Иногда обращают внимание на парадоксальное противоречие между общим вольным отношением монголов к сексуальным связям и жесткими положениями Ясы, касавшимися адюльтера: в этом противоречии обычно тоже усматривают воздействие китайской культуры {564} . Некоторые историки говорят, что едва положения Ясы получили сколько-нибудь широкое признание, как их начали выхолащивать, и главным виновником был великий хан Угэдэй (преемник Чингисхана), поборник ислама {565} . Его свирепый брат Джагатай был ярым хранителем Великой Ясы и противником ислама, но Угэдэй считал, что религиозная терпимость гораздо важнее для сохранения и безопасности империи. Некоторые постановления Угэдэя, дававшие привилегии фаворитам так называемыми «ярлыками», вступали в противоречие с духом кодекса законов отца {566} . Позднее монгольские ханы принимали законы по своему усмотрению и утверждали, что они полностью согласуются с положениями Великой Ясы, хотя это и была явная ложь. Ради утверждения собственной легитимности никто не осмеливался даже косвенным образом умалить значимость деяний Чингисхана, поэтому все прилежно следовали политике «благородной лжи» или «благой фикции» {567} .

562

E. Endicott-West, ‘Aspects of Khitan Liao and Mongolian Yuan Rule: A Comparative Perspective,’ in Seaman & Marks, Rulers from the Steppe pp. 199–222.

563

Riasanovsky, Fundamental Principles pp. 173–189 (esp. pp. 182–183).

564

Riasanovsky, Fundamental Principles pp. 183–184.

565

D. Aigle, ‘Le grand jasaq de Gengis-Khan, l’empire, la culture Mongole et la shan a,’Journal of the Economic and Social History of the Orient 47 (2004) pp. 31–79.

566

Ayalon, ‘Great Yasa,’ loc. cit. (1971) p. 164.

567

Ayalon, ‘Great Yasa,’ loc. cit. (1971) pp. 137–138.

Позже

в более оседлых регионах Монгольской империи влияние положений Великой Ясы вряд ли было значительным. Монголы разрешали китайцам, персам, русским руководствоваться собственными законами, если они не противоречили кодексу Чингисхана. Великая Яса, по всей видимости, не отменялась, но и не действовала на Руси, поскольку не совмещалась со славянской культурой и религией, и это обстоятельство создает определенные трудности для историков, доказывающих, что Россия пострадала от «монгольского ига» {568} . В Китае мы сталкиваемся с парадоксом: при огромном первоначальном влиянии китайского менталитета и культуры на содержание Великой Ясы мы наблюдаем их более позднюю незначительную роль (влияние законов китайской провинции Юань в монгольском подчинении было минимальное), исключая положение о мировой империи, хотя эта идея могли прийти и от «мировой» христианской церкви на Западе {569} . Главное воздействие законы Великой Ясы уже после Чингисхана оказали на кочевые народы Центральной Азии, и здесь оно столь же велико, как и следовало ожидать. Здесь с большим почитанием отнеслись к заветам основателя империи. Неизбежно перемены и упадок империи после 1241 года должны были способствовать и забвению кодекса Ясы {570} . Чингисхан отчасти предвидел такой ход событий и отнесся к этому стоически: sic transit gloria mundi [59] .

568

Ostrowski, Muscovy p. 71.

569

Vernadsky, ‘Scope and Content,’ loc. cit. p. 360; Riasanovsky, Fundamental Principles pp. 278–297; Ch’en, Chinese Legal Tradition.

570

Darling, Social Justice pp. 105–125 (esp. pp. 103–105, in); Ayalon, ‘Great Yasa,’ loc. cit. (1973) р. 141.

59

Так проходит мирская слава (лат.).

После нас наши потомки будут носить вышитые золотом одеяния, есть роскошные и вкусные кушанья, ездить на великолепных конях, обнимать прекрасных женщин, но они вряд ли скажут, что всем этим обязаны своим отцам и старшим братьям, и они позабудут о нас и о том великом времени {571} .

Глава 5. Всепобеждающая армия

В 1206–1209 годах Чингисхан занимался делами администрации и реформирования, готовя монголов к реализации своей заветной мечты – завоеванию империи Цзинь на севере Китая. Для этого ему необходимо было решить две задачи: полностью усмирить всю Монголию, чтобы не возникало бунтов и восстаний, когда он уйдет в Китай, и сформировать в высшей степени дисциплинированную и эффективную армию для боев с грозным противником. Ему надо было организовать все так, чтобы армия была хорошо накормлена, вооружена и обучена, способна справиться с любыми трудностями, чтобы различные племена сосуществовали в полной гармонии, а полководцы не имели никаких задних мыслей или амбиций, которые отвлекали бы их от похода на цзиньцев.

571

Riasanovsky, Fundamental Principles p. 88.

Он начал с оттачивания боевого искусства двух главных нововведений: туменов и кешиков. Теоретически Чингисхан разделил армию на три крыла, хотя это и не определяло фактическое расположение войск для битвы. Самым мощным было левое крыло под командованием Мухали и его заместителя Наяа, хотя это крыло иногда и подразделялось на «центр» Наяа и «настоящий левый фланг» Мухали; ко времени вторжения в Китай в нем насчитывалось 62 000 человек {572} . В правом крыле, которым командовали Боорчу и Борохул, было 38 000 воинов. Хубилай возглавлял штаб. Центральным войском, обычно игравшим роль резерва, командовал сам Чингисхан. Сформировав личную охрану из 10 000 человек, включая ночных стражей – кешиктенов, он приступил к созданию элиты в элите, наподобие «бессмертных» Ксеркса в персидских войнах или «старой гвардии» Наполеона. Тысяча всадников и четыре тысячи не знающих промаха лучников, набранных из бывших «колчаноносцев», образовывали железное кольцо вокруг Чингисхана во время битвы; командовал ими тангут Чаган, приемный сын Чингисхана {573} .

572

Rachewiltz, ‘Muqali, Bol, Tas and An-t’ung,’ Papers on Far Eastern History 15 (1977) рр. 45–62 (at p. 47); Pelliot, ‘Notes sur le “Turkestan”,’ loc. cit. pp. 12–56 (at p. 33); Rachewiltz, Commentary p. 815.

573

RT ii pp. 272–275; Vladimirtsov, Genghis p. 58; d’Ohsson, Histoire ii pp. 3–5.

Изменились правила организации туменов. Командующий минганом (тысячей) должен был иметь заместителем собственного сына, одного близкого родственника среди командиров и десять доверенных товарищей; командующий сотней тоже обязывался брать на службу близкого родственника и пятерых товарищей; даже командиру десятка (фактически отделения) полагалось окружить себя близким родственником и тремя преданными и проверенными товарищами {574} . Хотя Чингисхан понимал, что в силу разных причин не всегда представится возможность набрать тумен из магических десяти тысяч воинов (в этом отношении его тумен напоминал римский легион, теоретически состоявший из 6000 человек), командующим надлежало приложить максимум усилий для поддержания именно такой численности основного войскового соединения {575} . Темникам запрещалось общаться и контактировать друг с другом во избежание заговоров; если у Чингисхана возникали подозрения на этот счет, то он назначал в тумен двоих командующих. Перечень деяний, достойных смертной казни, дополнился новыми проступками, например, за отступление во время битвы без приказа {576} . Словно предвидя ситуацию, когда к его ногам падут завоеванные народы, Чингисхан обучал тумены тактическим особенностям службы в качестве оккупационной армии, формирования тамм – гарнизонов, которые обычно набирались из местных предателей, коллаборационистов, противников прежнего правительства {577} .

574

Barthold, Turkestan pp. 383–385; Vladimirtsov, Genghis pp. 67–68.

575

Pelliot, Notes sur Marco Polo ii pp. 858–859; Ratchnevsky, Genghis Khan, p. 224.

576

Dawson, Mongol Mission p. 33; Barthold, Turkestan pp. 383–385.

577

Buell, Dictionary pp. 261–262.

Кешик тоже был реорганизован на более строгой и режимной основе. Десятитысячная личная гвардия была разделена на четыре очереди или смены, каждой из которых полагались три дневных и три ночных дежурства. Чингисхан постановил, что ночью должен дежурить и начальник смены; за споры с караульными назначались суровые наказания; стражник имел право задержать любого человека, «слоняющегося» без дела после наступления темноты; любого человека, осмелившегося приблизиться к царской юрте без позволения, надлежало казнить на месте. Строго-настрого запрещалось подходить к стражам и вступать с ними в разговоры; каждодневно менялись пароли и часы дежурств; разглашение паролей и времени дежурства, составлявших военную тайну, каралось смертной казнью. Все посещения в ночное время подлежали согласованию и утверждению дежурным начальником; каждая смена заступала на дежурство после предъявления соответствующих значков, которые тоже постоянно менялись с тем, чтобы исключить изготовление подделок {578} .

578

Hartog, Genghis Khan p. 45; Lane, Daily Life pp. 97–98.