Чистая душа
Шрифт:
— Как две капли воды. Давно все говорят. Спастись от народной молвы очень трудно.
— Где эта бессовестная? — закричал Мухсинов. — Давайте ее сюда! Пусть скажет, глядя мне в глаза!
— За этим дело не станет, — сказал Башкирцев, — Пригласите ее сюда, товарищ Ибрагимова.
Сания вышла. Башкирцев молчал. Слышно было только неторопливое тиканье старинных часов.
— Н-да-а-а! — сказал Мухсинов. — Мне и в голову не приходило, что Ибрагимова способна так ловко плести интригу. Вот тебе и правдивая, честная
— Не торопитесь делать вывод, товарищ Мухсинов.
— Мстит она мне, что ли? Неужели думает, что кто-нибудь поверит ей, глупая?
Башкирцеву, видимо, не хотелось, чтобы о Сании говорили плохо.
— Трудно поверить, что это правда, — сказал он. — Но, во всяком случае, Ибрагимова…
В этот момент Сания вернулась, и опять установилась тишина. И теперь надолго. Наконец сообщили, что Карима пришла.
— Пусть войдет, — сказал Башкирцев.
Тик-так… тик-так… — в тишине выговаривали стенные часы.
4
Высокая белая дверь открылась, и на пороге появилась Карима с ребенком, завернутым в лоскутное одеяло. Она сделала несколько шагов и нерешительно остановилась. Посмотрела на сидящих у стола ясными черными глазами. Ее лицо, зардевшееся от смущения, казалось особенно молодым и привлекательным.
Даже Мухсинов, который решил заранее сердито распечь Кариму, увидев ее, такую милую и красивую, невольно смягчился. Однако он не показал теплых чувств, шевельнувшихся у него в душе.
— Подойдите ближе, — мягко обратился к Кариме Башкирцев.
Карима подошла к столу.
— Не смущайся, ты ведь теперь не ребенок, — сказала Сания. — Вон отец хочет посмотреть на Азата.
Карима повернулась к Мухсинову. Мухсинов мрачным взглядом смотрел на нее.
— Скажи-ка, дочка, — начал Мухсинов тихим, но угрожающим голосом, — кто научил тебя такой пакостя?
Карима испуганно прижала к груди ребенка.
— Говори: кто научил? — повторил Мухсинов.
— Никто не учил, — прошептала Карима.
— Не может быть! Не верю!..
В глазах Каримы сверкнули злые искорки.
— Я ведь никого не виню. Зачем вы ко мне привязываетесь?! — Она резко повернулась к двери.
— Погоди. — Сания встала с места. — Погоди, Карима! — Она обняла ее за плечи и вернула к столу, — Ты не бойся, скажи правду. Почему не говоришь? Боишься?
— Я ведь уже все сказала вам, Сания-апа!
— Сказала, правда. А вот Мухсинов не хочет признавать Азата своим сыном. Почему ты боишься прямо сказать при нем?
Карима посмотрела на Санию изумленными глазами.
— Что вы говорите, Сания-апа? — испуганно воскликнула она. — Он ведь его отец!
— Чей отец?
— Шакира…
Карима уткнулась лицом в одеяльце и, зарыдав, бросилась к двери.
Оторопевший Мухсинов быстро пришел в себя. Он тут же догнал Кариму:
— Постой, не спеши. Ну-ка, дай взглянуть… Это сын Шакира?
Притихшая
— Вот так здорово! Значит, ты говоришь, Шакир — его отец?
— Шакир, — виноватым голосом призналась Карима.
— Шакир? Так зачем ты скрывала? Вот глупая! Э-э-э!.. Значит, сын Шакира… следовательно, мой внук?.. И на меня, говорят, похож?
Башкирцев, в недоумении наблюдавший за этой сценой, подошел к ребенку.
— Дайте-ка взглянуть на него… Эге, и правда, это же твоя копия, Мухсинов! Смотри-ка ты!..
— Это же чудо! Чудо это! — повторял Мухсинов, явно не скрывая своей радости. — Гляди, гляди, смеяться уже умеет! Ах ты чертенок! — Он осторожно приблизил ребенка к себе и поцеловал в лобик. — Мой внук, а? И похож на меня… А я, дурак, всю жизнь, слепой болван, круглый ду… ду…
Подступившие слезы недали ему продолжать. Карима взяла ребенка из его рук, а Мухсинов обнял ее и ласково похлопал по спине.
— Идем-ка со мной, обрадуем бабушку.
— Ой, не надо! — испуганно попятилась Карима, — В другой раз…
— Идем, идем!
Мухсинов даже не попрощался с Башкирцевым, он вышел из кабинета, таща за собой Кариму.
В кабинете опять стало слышно тиканье часов.
5
— Ну, Сания Саматовна, что вы скажете? — спросил Башкирцев.
— Снимите меня с работы, Петр Тихонович, — сказала она тихим, безнадежным голосом. — Я не могу…
— Вот те раз! А что случилось?
— Я действительно не стою того, чтобы занимать такое большое, ответственное место. Теперь всякий скажет, что я мелочная, кляузная баба.
Башкирцев сделал недовольное лицо.
— Вот как? — проговорил он сердито. — Я не думал, что вы можете так загордиться.
Загордиться? Что угодно, но такого обвинения Сания никак не ожидала.
— Не понимаю, Петр Тихонович, при чем тут моя гордость?
— Вы стали председателем городского Совета. И, как видно, почувствовали себя вождем, который должен стоять выше будничных дел и простых чувств, свойственных каждому. Дескать, раз вы вождь, руководитель, — значит, ни в чем не можете ошибиться?
— Почему я не могу ошибиться? Разве я об этом говорю?..
— Не говорите, но я это вижу. Вы думаете, жизнь должна быть такой, как вы хотите, не может и не имеет права быть иной… Да, да! Раз вы убеждены, что кто-то подлец, этот человек безусловно должен быть подлецом. Не имеет права быть иным. Если же в действительности он окажется не таким подлецом, как вы думали, это вас обижает. Ущемляет ваше самолюбие, И вы готовы не на шутку обидеться. Не надо. «Раз человек, которого я считала дурным, оказался не таким — не буду председателем». Отставка!.. Ну? Не смешно ли? Разве это не зазнайство!