Что вдруг
Шрифт:
Кн. Волконский носил на указательном пальце перстень, который Пушкин подарил его прабабке Марии Николаевне Волконской.
Граф Зубов одевался под Онегина, носил бачки и кружевное жабо вместо галстука. Некоторые рассказывали, что он иногда являлся в коротких шелковых панталонах и в туфлях с пряжками. Впоследствии рассказывали, что он после прихода советской власти вступил в партию, «отдал» свой институт государству и уехал в Рим, чтоб там «открыть филиал»98. Насколько эти слухи справедливы, судить не берусь.
Как-то Волконский (чем-то напоминавший мне Бориса Годунова)
Волконский прочел «собачникам» лекции о «художественном движении и о школе Далькроза». Француз иллюстрировал лекцию художественными движениями, а Волконский ему аккомпанировал. Эта лекция появилась впоследствии в журнале «Аполлон» в виде статьи о художественном движении и ритме. Это было тогда новостью и откровением.
Часто бывала в «Собаке» Надежда Александровна Тэффи101, всегда очень молчаливая, наотрез отказывавшаяся прочитать вслух какой-нибудь из своих юмористических рассказов.
«Я не могу победить свою застенчивость. Мое дело писать, а не читать».
Помню один вечер.
«Смотри! Вон явился весь «Цех поэтов»!» – подтолкнула меня Соня. Несколько молодых людей и девушек вошли в зал. Это были «акмеисты»102.
Не помню кто, Гумилев или Городецкий, выступил с программной речью о том, что такое «акмеизм». Слово «акме» обозначает полноту бытия в противоположность символизму, обеднявшему действительность.
Какие стихи читали акмеисты – не помню. Хорошо помню Анну Ахматову в ее неизменном синем платье с белой вставкой и неизменной челкой:
Едва доходит до бровеймоя незавитая челка103.Худенькая, высокая, молчаливая, она очень похожа на свой портрет, написанный Альтманом104.
Это, конечно, о «Собаке» пишет Ахматова:
Все мы бражники здесь, блудницы.Как невесело вместе нам.………………………А та, что сейчас танцует,Непременно будет в аду105.По всей вероятности, это относилось к Глебовой-Судейкиной – жене художника Судейкина106, артистке того неопределенного жанра, к которому принадлежит и моя Белочка Казароза.
Глебова-Судейкина – бесцветная блондинка, была очень заметна своими необыкновенными художественными туалетами, сделанными по рисункам ее мужа.
Бывал здесь поэт Вячеслав Иванов107 с падчерицей своей Верой Ивановой-Шварсалон108, о которой писала Ахматова, воспевая ее незнающие спокойные глаза.
Иногда Вячеслав Иванов читал свои стихи, но это было очень заумно. Я, грешным делом, не понимала их.
Читал стихи и Гумилев, и Рюрик Ивнев109, и Кузьмина-Караваева110, и Мария Моравская111.
После
Высокий блондин, задрав голову кверху, глядя в потолок и отставив мизинец левой руки, пел свои стихотворения:
Она мне прислала письмо голубое,Письмо голубое прислала она…Когда он заканчивал свое произведение:
Но я не поеду ни завтра, ни в среду.Она опоздала, другую люблю!«собачий» зал сотрясался от хохота.
Но смех не смутил поэта. Он возглашал:
Я гений Игорь Северянин,Своей победой упоен, —читал он, и поэму об Ингрид, которая «поэзит поет», которая прославлена как поэтесса и как королева. «Она прославлена всеславьем слав»112.
Как-то я познакомилась в одном буржуазном доме с почтенным господином, который спросил меня очень застенчиво, знаю ли я его племянника, немного придурковатого, «он печатался под псевдонимом Игорь Северянин, потому что мы не позволили ему позорить нашу фамилию»113.
Виктор Феофилович, кроме «Бродячей собаки», увлекался скульптурой, работал в мастерской Шервуда, где познакомился и подружился с Сарой Дмитриевной Дармолатовой114, вышедшей впоследствии замуж за художника Лебедева.
Ее сестра Анна Дмитриевна выступала как поэтесса и переводчица, а потом, будучи женой С. Радлова, снискала себе грустную славу.
Виктор рассказывал нам о богатстве и «шике» дома Дармолатовых115. По его описанию это были разбогатевшие люди, но далекие от настоящего «бон тона».
Несмотря на то, что Пронин произносил громовые речи против «фармацевтов», «фармацевты» просачивались в «Собаку». К таким «фармацевтам» нельзя было не причислить Жака Израйлевича116 – богатого молодого человека, прожигателя жизни, красивого, сорившего деньгами, а «Собака» всегда нуждалась в деньгах – и Жак Израйлевич «выручал»: то заплатит за помещение, то дает денег на дрова.
Судьба меня столкнула с «Жаком» – во время войны он работал в Литфонде и умер, как многие умирали в Ленинграде.
К таким же «фармацевтам» можно было отнести и Александра Яковлевича Гальперна, известного лишь тем, что он был дворянином117. «Еврей-дворянин»! Было чем кичиться!
Приходилось пускать «фармацевтов», «всяких там Грузенбергов»118 и других буржуев тогда, когда «Собаке» требовались деньги.
Тогда устраивалось какое-нибудь чествование, например, Карсавиной, и рассылались билеты. Я помню этот блестящий вечер, когда Карсавина танцевала в интимной обстановке маленького собачьего зальца. Билеты стоили дорого – не помню точно цены; обычно вход в «Собаку», в художественный кабачок, ничего, конечно, не стоил. Бюджет строился на шампанском.