Что вдруг
Шрифт:
Я хорошо помню эти первые собрания, когда «Бродячая собака» еще мало была известна широкой публике, когда по городу ходили нелепые слухи, будто все гости «подвала» одеваются в звериные шкуры и в масках бегают на четвереньках, и будто все обязательно лают и «лакают вино прямо из бочек».
Некоторое подобие такого сборища мне довелось видеть. Может быть, оно и послужило поводом для распространения таких «собачьих» слухов.
Героем этого вечера был прославленный впоследствии писатель Алексей Николаевич Толстой: тогда он был «начинающий», известный своими «заволжскими рассказами»81. Толстой приехал со своей первой женой – «графиней Софьей
Алексей Николаевич, бывший, вероятно, навеселе, дурачился, как ребенок, и, откровенно сказать, неумный ребенок. Он надел наизнанку свою меховую шубу, бегал на четвереньках, распевал собачий гимн (сочинение Виктора Феофиловича), в котором каждый куплет заканчивался подражанием собачьему лаю: пользуясь своим званием «собаки», он хватал дам за ноги.
Такой случай в подвале был только один раз. Поведение Толстого встретило неодобрение со стороны «собачников», и больше подобные шалости не повторялись.
Завсегдатаи первых собраний «Собаки», когда бывали только «свои», это присяжный поверенный князь Сидамон-Эристов83 с Натальей Николаевной Завадской, очень хорошенькой женщиной84, которая в «Собаке» считалась женой Эристова. Завадская протежировала двум барышням Семеновым – Марусе и Оле85. Обычно вся эта четверка являлась вместе. Сестры Семеновы пользовались необыкновенным успехом.
Я не понимала, почему эти простенькие девушки с наружностью смазливеньких горничных так сильно всем нравились. И одеты они были очень скромно, «простенько».
– Вот этим они и хороши – своей заурядностью, – объяснял мне Виктор. – С ними ничего не надо «выкомаривать», перец и уксус приелись, хочется простой сдобной булочки.
Я вспомнила эти слова Виктора, когда приехала в Петербург его сестра Аня из своей польской глуши.
Громко на все «собачье зальце» она в присутствии прославленных эстетов, утонченных художников и поэтов жаловалась, что у нее нет детей, а она «так хочет, так хочет» иметь ребенка, что согласилась бы на четвереньках ползти из Петербурга до «матки бозки Ченстоховски».
В тот вечер Аня была царицей «Собаки». Все ею восхищались, все наперебой подливали ей вино, угощали, целовали ручки и ножки.
Виктор сокрушался об ее провинциальности и простоте наряда, но ему возражали, что именно такая, какая она есть, она привлекательнее всех.
Завсегдатаем «Собаки» была, конечно, и моя тезка Белочка. Теперь она была артисткой Старинного театра, выступавшая под фамилией Казароза86. Смуглая, маленькая, гибкая, она была похожа на шоколадную куколку. Она пела на собачьих подмостках:
На лугу трава примята.Здесь резвились чертенята, —весьма гривуазную песенку из пьесы Кальдерона «Благочестивая Марта», где она изображала гитану87. Пела она и песенку Молли из «Блэк энд уайт»88, пьески, которую ставил Мейерхольд в своей студии на Галерной улице; пела она и песенку, модную в то время:
Дитя,Насколько мне помнится, это песенка М.А. Кузмина. Очень часто он садился за рояль и выводил тоненьким детским голоском:
Два да два цетиле,Два да тли пять.Вот все, цто мы мозем,Мозем знать…Николай Васильевич Петров, тогда молодой помощник режиссера Александрийского театра, «Коля Петер»90, со своим круглым детским лицом выступал не в особенно оригинальном репертуаре:
А поутру она вновь улыбалась91или
Коля и ОляБегали в поле,Пара детей —Птичек резвейКоля, Коля, Коля,Дай мне тебя обнять, расцеловать!а кончалась эта песенка грустно:
Николай Васильевич!Дай мне, дай мне покой,Батюшка мой!92Известный конферансье Гибшман выступал в своем репертуаре93.
Выпучив глаза, делая идиотский вид, изображал немца в пивной. Вся песня состояла из счета выпитых бутылок пива:
Ein Buttel BierZwei Buttel BierDrei Buttel Bierи так до бесконечности.
Монотонное пение постепенно все больше пьянеющего немца очень смешило публику. Все находившиеся в зале начинали подтягивать певцу, все пели хором и хохотали при этом доупаду.
Часто в «Собаку» приходила такая компания: Паллада, урожденная Старинкевич, – слывшая демонической и очень развратной женщиной, из-за которой якобы стрелялись, которая якобы сама стреляла в кого-то94. Это была худая некрасивая молодая женщина, одетая так безвкусно и кричаще, что ее нельзя было не заметить. Она почему-то изображала из себя лесбиянку, бросалась на колени перед теми женщинами, в которых она якобы молниеносно влюблялась. Помню, она выкинула такое «коленце» перед моей двоюродной сестрой Еленой Михайловной Гофман.
Об этой Палладе писал М.А. Кузмин в каком-то из стихотворений, посвященных «Бродячей собаке»:
Там резвилася Паллада…………И где надо и не надо не ответит: не могу.Паллада появлялась в блестящем окружении: князя С.Волконского – писателя, искусствоведа, сотрудника «Аполлона» и «Старых годов»95; графа Зубова96 – известного мецената, открывшего на собственный счет Институт истории искусства и предоставившего свою библиотеку и весь институт всем желающим изучать историю искусства, и прекрасно державшего себя, очень красивого графа Берга97.