Что вдруг
Шрифт:
В числе «жертв» Уваровой называли П.Е. Щеголева и А.Т. Аверченко (В «Бродячей собаке» // Обозрение театров. 1913. 27 янв. № 1981). Ср. сообщение в заметке «Бродячая собака» (подписанной «К.») о том, что в означенной «Собаке» («где-то на Конюшенной») собираются люди искусства «уже несколько месяцев» и туда не впустили «Вл. Азова и К°»: Против течения. 1912. 17 марта; Владимир Александрович Азов (1873–1948) – юморист, сотрудник «Сатирикона». Видимо, тот же эпизод рассказан в воспоминаниях Ольги Высотской: «Два случая, когда веселье перешло границы, запомнилось мне. Был такой закон: после 3-х часов ночи новые посетители в подвал не пускались, и [после] 5 часа ночи все рестораны закрывались. Так вот, один раз писатели и художники журнала «Сатирикон» во главе с Аркадием Аверченко, после 3-х часов ночи решили взять «Бродячую собаку» приступом; они стучали, кричали, ломились
Вера Николаевна Королева (1889–1918) после окончания гимназии в Перми поступила на Бестужевские курсы по историческому факультету, а затем – в драматическую школу Поллак, где преподавал Мейерхольд, вслед за которым перешла в его собственную школу, выступала в Доме интермедий, затем работала в Таганрогском городском театре, а с 1911 г. – в Общедоступном (Передвижном) театре. См. некролог ей Я.Г. Гуревича-Крюковского: «У нее был благородный вкус, способность к горячим увлечениям…» (Записки Передвижного театра. 1918. № 12. С. 3–4). См. в комментариях П.Н. Медведева (по-видимому, со слов Л.Д. Блок) к словам А.А. Блока в записи от 22 марта 1913 г. – «жена Пронина, прекрасная, я все на нее взглядывал» – «В.Н. Королева» (Блок А. Дневник: 1911–1913. Л., 1928. С. 193, 226. прим. 197). Ср. в воспоминаниях В.Чекан «горящие глаза трагически погибшей Верочки Королевой» (Чекан В. Старинный театр: Испанский цикл: Евреинов – Дризен // Жизнь искусства. 1922. 29 мая).
Евгений Александрович Бернардацци (1883–1931) закончил жизнь в Кишиневе – там, где его отец А.О. Бернардацци (1831–1907) был первым главным архитектором.
Действительный член «Бродячей собаки» Александр Александрович Бернардацци (1871–1931) – автор известного в Петербурге доходного дома на углу Офицерской и Английского проспекта, прозванного «Дом-сказка», декорированного майоликовыми панно по эскизам М. Врубеля (разрушен бомбой в 1942 г.), с 1911 г. архитектор Департамента народного просвещения, автор проекта здания 6-й гимназии (1914–1916) по ул. Ломоносова, 5. В июне 1917 г. покинул Петроград для работы в Екатеринбурге и Перми. После революции жил в Харбине, где основал студию «Лотос».
Его имя названо в числе первых посетителей подвала в мемуарах Н.В.Петрова: «Анна Ахматова, Н.С. Гумилев, К.Д. Бальмонт, Игорь Северянин, М.А. Кузмин, П.П. Потемкин, Саша Черный, О.Э. Мандельштам и Георгий Иванов представляли Цех поэтов; <…> редакция журнала «Аполлон» была представлена Сергеем Маковским [и] С. Ауслендером, а театроведение князем В.П.Зубовым. С первого же дня постоянными и активными “друзьями“ “Собаки“ были певица Зоя Лодий, профессора Андрианов <sic!>, Е.[В.] Аничков, архитектор Бернардацци, художник и доктор Н.[И.] Кульбин и общий любимец Петербурга клоун Жакомино. Среди молодежи помню двух студентов консерватории Сережу Прокофьева и Юру Шапорина. Прочитав перечень этих имен, сегодняшний читатель обратит внимание на его пестроту, на то, что иные из откликнувшихся на призыв “Бродячей собаки“ стояли отнюдь не на верных позициях. Но “Собака“ не вырабатывала своей платформы, объединяя самых различных художников, каждый из которых приносил свое, личное. Может быть, в этом и была наша платформа?» (Петров Н. 50 и 500. М., 1964. С. 145).
О нем см. также мемуарную запись в дневнике художницы Л.В. Яковлевой-Шапориной: «На углу Литейной и Симеоновской встретила Н.К. Цыбульского и А.А. Бернардацци. Последний был в восторженном состоянии: «Я счастлив, говорил он, что мой отец (может быть, дед) принял русское подданство. Я горд, что я русский. Какая удивительно бескровная революция!» (Яковлева Л.В. Дневник 1917 г.; приписка от 21 октября 1949 г. (ОР РНБ. Ф. 1086. Ед. хр. 1).
Вера Александровна Лишневская (1894?-1929?) –
«Мастерская – большая высокая комната. На заднем плане комнаты – второй этаж – балкон, превращенный в альков. На переднем – стена с застекленной верхней половиной. Внизу пусто, и только один угол занят круглым столом, стоящим на прекрасном персидском ковре. Рядом чугунная печь. Вокруг стола – павловские красного дерева кресла, обитые старинной русской парчой. За столом женщина лет тридцати. Пронин показывает Мейерхольду свое хозяйство: несколько хороших эскизов Судейкина. «Сейчас будем пить кофе», – говорит Пронин мне. «Это Саломея», – указывая глазами на женщину, шепчет он Мейерхольду. Женщина действительно похожа на один из рисунков Бердслея к «Саломее». Это жена Б.К.Пронина и, как оказывается, главное действующее лицо и пружина всего предприятия. Она добывает деньги и решает большинство всех вопросов, она хозяйка дела»» (Рыков А.В. Мои встречи с Мейерхольдом // Художник и зрелище. М., 1990. С. 321).
В 1921 г. Кузмин, крестный отец ее дочери Евдокии, которой он посвятил стихотворение «Девочке-душеньке», вошедшее в его книжку «Двум» (Кузмин М. Стихотворения. СПб., 1996. С. 339), записывал в дневник: «Были у кумы. <…> Вертится Федорович, на посылках. Что это: новый роман? Одобряю более, чем эту балалайку – Луначарского» (Минувшее. [Вып.] 12. С. 453). В.А. Лишневской отвел раздел в своих «Петербургских зимах» Георгий Иванов (Иванов Г. Соч. в 3-х тт. Т. З. М., 1994. С. 45–54). См., например:
«Портрет «Веры Александровны», «Верочки» из «Привала» должен был бы нарисовать Сомов, никто другой.
Сомов – как бы холодно ни улыбнулись, читая это, строгие блюстители художественных мод, – Сомов удивительнейший портретист своей эпохи: трагически-упоительного заката «Императорского Петербурга».
Я так представляю это ненарисованное полотно: черные волосы, полчаса назад тщательно завитые у Делькроа, – уже слегка растрепаны. Сильно декольтированный лиф сползает с одного плеча – только что не видна грудь. Лиф черный, глубоким мысом врезающийся в пунцовый бархат юбки. Пухлые руки, странно белые, точно набеленные, беспомощно и неловко прижаты к груди, со стороны сердца. Во всей позе тоже какая-то беспомощность, какая-то растерянная пышность. И старомодное что-то: складки парижского платья ложатся как кринолин, крупная завивка напоминает парик.
Прищуренные серые глаза, маленький улыбающийся рот. И в улыбке этой какое-то коварство…».
По этому поводу Ахматова отзывалась в своем рабочем блокноте: «Недаром он выбрал, или, вернее, выдумал себе под стать и героиню Веру Александровну (жену Пронина), наделил ее красотой, умом и т. д., хотя в самом деле это была накрашенная, как лиговская девка, мошенница, мелкая спекулянтка, от которой даже Луначарский отказывался в газетах (что-то о векселях или о детях…)» (Ахматова А. Записные книжки. С. 263).
По-видимому, В.А. Лишневскую как «хозяйку салона <…> в пышном пунцовом платье кринолином», у которой Луначарский читает свою пьесу и обещает денежное покровительство ее театру, Г.Иванов изобразил еще в одном из своих очерков (Иванов Г. Соч. Т. З. С. 297–298). Ср. запись о ней 30 августа 1919 г.: «У Луначарского, в бытность его в Петербурге, уже была местная “цыпочка“, какая-то актриска из кафе-шантана. И вдруг (рассказывает Х) – является теперь, в Москву – с ребеночком. Но министр искусств не потерялся, тотчас откупился, ассигновал ей из народных сумм полтора миллиона (по-царски, знай наших!) – “на детский театр“» (Гиппиус З. Петербургские дневники. 1914–1919. Нью-Йорк, 1982. С. 49).