Что вдруг
Шрифт:
Молли – персонаж скетча П.П. Потемкина и К.Э. Гибшмана «Блэк энд уайт», который Андрей Левинсон называл «удачной бутадой» (Левинсон А. Так было, так будет // Жизнь искусства. 1918. 4 ноября). Ср.: «Быстрые темпы были ей не очень свойственны. Чистота, задушевность и несколько абстрактная нежность. Хотя в негритянском скетче “Блэк энд уайт” Мейерхольд извлек из нее достаточно натурного темперамента» (Кузмин М. [Воспоминания] // Казароза. М., 1930. С. 70). См. об этом скетче: Петровская Е. «Абсолютно нечитаемая…» // Московский наблюдатель. 1992. № 9. С. 54–55.
«Дитя, не тянися…» – романс М. Кузмина. Ср. в рассказе Тэффи «Собака»:
Николай Васильевич Петров (1890–1964) интересовался кабаретным театром, еще учась в режиссерском классе у В.И. Немировича-Данченко, ставил «Сон советника Попова» А.К.Толстого и «Сродство мировых сил» К. Пруткова, поставил несколько номеров в «Летучей мыши». В 1910 г. был приглашен в Александринский театр помощником режиссера. После «Бродячей собаки» и «Привала комедиантов» участвовал в работе еще нескольких кабаре. Был вместе с А.А. Радаковым создателем подвала «Петрушка» на углу Литейного и Невского. «Первый “зал” представляет старую русскую харчевню, причем профиль одного из половых напоминает популярного в Петрограде невского банкира. Вторая комната – “Одиссея” в Петрограде. Третья комната именуется “залом Венер”, где фигурируют Венеры всех стран и времен. В этом интернационале особенно забавна русская Венера с веником». Главными поэтами подвала были А.С. Рославлев и Н.Я. Агнивцев. Гимн подвала:
Сердце вянет, как петрушка,Со стыда хоть в тартарары.Но излечит нас «Петрушка»От тоски и от хандры.(Д. В «Петрушке» // Новые ведомости. Веч. вып. 1918. 10 мая / 27 апреля)
По воспоминаниям Ю.Л. Ракитина, первым исполнителем этой песенки в «Летучей мыши» был один из столпов МХТ Василий Лужский. «Он выходил с лейкой в руке, поливая цветы. Начиналась песенка так:
Одна подросточек девицаБандитами была взята.Принуждена им покориться,Была в мансарде заперта.Она веселая былаИ припеваючи жила…А поутру она вновь улыбаласьПеред окошком своим, как всегда.Ее рука над цветком изгибалась,И вновь лилася из лейки вода.Далее в песенке говорилось про несчастья и беды, приключившиеся с бедным подросточком, но девица, несмотря ни на все ужасы, ни даже на смерть, каждое утро снова улыбалась перед своим окошком и поливала из лейки свои цветы…» (Ракитин Ю. Памяти русского Йорика // Руль (Берлин). 1931. 8 сентября).
Затем этот номер в «Летучей мыши» перешел к Н.Ф. Балиеву, который почти при каждом воспроизведении сочинял новый куплет (Шебуев Н. «Летучая мышь» // Солнце России. 1913. № 15. С. 8). Н.В. Петров пел «куплеты из репертуара “Летучей мыши”» в Доме интермедий (Ауслендер С. Дом Интермедий // Русская художественная летопись. 1911. № 1.
(Пяст Вл. Встречи. М., 1997. С. 137).
Эта «шансонетка для детей, юношей и старцев» входила в личный кабаретный репертуар Евгения Вахтангова (Херсонский Х. Вахтангов. М., 1963. С. 30).
О Константине Эдуардовиче Гибшмане (1884–1942), «с недоуменно-необъятной усмешкой конфузливого простака, своего рода Епиходове во плоти» (Левинсон А. Так было, так будет // Жизнь искусства. 1918. 4 ноября) см. в различных воспоминаниях современников, например:
Публика навзрыд хохотала, когда К.Э. Гибшман исполнял с застывшим лицом жестокие романсы или, надев красные шаровары и безбожно коверкая украинский язык, пытался спеть «Реве та й стогне Днипр широкий» (Рафалович В. Весна театральная. Л., 1971. С. 35); «… очень смешно, психологически достоверно изображал случайно попавшего на сцену туповатого обывателя, который от застенчивости и растерянности произносил явные нелепости. Например, после выступления акробатов Гибшман, с трудом подыскивая слова, но в то же время с большим апломбом поучал:
– Тело надо развивать… Потому что человек без тела как без рук…
После дружного взрыва хохота Гибшман еще более терялся, свирепо смотрел на публику, как бы негодуя на неуместный смех, раскрывал рот, чтобы сказать что-то уничтожающее, но, не найдя, что сказать, с открытым ртом неожиданно уходил со сцены. <…> В Ленинграде Гибшман пользовался огромным успехом и был любимейшим конферансье. В других же городах тонкий, своеобразный юмор этого замечательного комика, к сожалению, не всегда доходил. <…> В городе Борисове один из работников местного Дома культуры совершенно серьезно нам рассказал:
– Вчера выступили ленинградцы. Хороший концерт… Но у них, должно быть, что-то случилось с конферансье… Объявлял артистов какой-то допотопный старикашка… Наверное, чей-нибудь родственник… Двух слов не мог связать… Над ним смеялись больше, чем над юмористами… (Синев Н. В жизни и на эстраде. Киев, 1983. С. 50–51). См. также: Райкин А.И. Воспоминания. СПб., 1993. С. 173–175. Современный кинолюб может увидеть К.Э. Гибшмана в советских фильмах «Поручик Киже» (1934), «Юность поэта» (1936), «Петр Первый» (1937).
О Палладе см. примечание к статье «Кофейня разбитых сердец…» Ср. мотивы лесбийской любви в стихах, обращенных к Палладе, например в сонете Б.А. Садовского:
Паллада
Графине П.О. Берг
С кудряво-золотистой головыСняв гордый шлем, увенчанный Горгоной,Ты мчишь свой челн в залив темно-зеленый,Минуя риф и заросли травы.Ждет Сафо на скале. Сплелись в объятьях вы,И тает грудь твоя, как воск топленый,Но вот к тебе несет прибоя вздох соленыйОстерегающий призыв совы.Прости, Лесбос, прости! О Сафо, не зови!Не веря счастию, не верю я любви:Под розами смеется череп, тлея.И, легконогая, влетая вновь на челн,Обратно мчишься ты по лону вечных волн,Тоску безмерную в груди лелея.