Цыганские сказания
Шрифт:
У лестницы в башне по-прежнему нет перил. Верхняя комната — моя когда-то спальня — залита светом. Всё, ну, всё как раньше. Хотя нет, ковёр, кажется, вымыли. Я не удивлюсь, если после смерти Адомас станет домовым.
Я заглядываю сначала в столовую с зеркалами — завешаны холстиной, как и стол, и стулья — и только потом в библиотеку. Вот здесь всё совсем, как раньше. Журнальный столик, низенькие креслица. Тесно поставленные стеллажи (даже не представляю, как Марчин между ними ходил, боком, что ли?). И за стеллажами, у стены с забранным решёткой окном — бюро и высокий стул, похожий на
Я сажусь, и вдруг на меня разом накатывает всё. Нет, не прошлое. Наоборот, настоящее. Самое-самое. Тёмная шероховатая древесина, которая так и пахнет — древесиной и смолой, а не лаком и морилкой. Завитки на высокой спинке бюро, и тусклый блеск медных деталей, и щель между крышкой и ящиком с чистыми листами и тетрадями, и запах бумаги из этой щели и от десятков стеллажей вокруг, и округлость ручек и карандашей, стоящих в своих секциях, и совсем чужой, тревожащий запах от непрозрачной бутылочки с чернилами, и неяркий свет из окна по левую руку, и то, что я в башне, а башня при усадьбе, а вокруг усадьбы частокол и... и всё, потому что то, что там, за частоколом, настолько неважно, как будто вообще не существует. Никогда. Нигде.
И неожиданно сильно я чувствую, что оказалась вдруг на своём месте. Вот именно за этим бюро. Всем, кто входил сюда после смерти Марчина, нужны были только полки с книгами и рукописями. Только брать: слова, строки, секреты и ключи от секретов. Никому не было дела до уголка с тетрадями, ручками и чернильницей. Моё место, только моё.
Я достаю чистый лист и заправляю одну из ручек. Мне очень хочется сейчас, здесь, дать библиотеке что-то своё, что-то особенное. Но я не поэт и не писатель, не хронист и не тайнокнижник. Я бессмысленно вывожу имя и фамилию: Liliana Horvat. Получается красиво, не зря нас муштровали в лицее... Я бы могла описать тайну цыганской магии. Кто, кроме меня, мог бы это сделать? Цыгане не пишут магических книг. Маги ничего не понимают в цыганах.
Но некоторые тайны должны оставаться тайнами. Не говори грабителю с пистолетом, что у тебя есть нож и в каком он кармане. Наш народ слишком беззащитен перед империями и государственными аппаратами, чтобы не оставлять ему маленького преимущества. Я ещё раз вывожу своё имя, аккуратно надеваю на ручку колпачок и ставлю её на место.
— Она здесь!
Голос сиротки Рац настолько не подходит библиотеке, что я почти покрываюсь крапивницей.
Не говоря уже о том, что у меня сердце ухает куда-то в живот.
***
Говорят, что одна мать прокляла своих детей. Они бы умерли, но их забрал себе леший. Один ребёнок стал лешим, а другой — святым. Никто не помнит, как его зовут. Но, если пришла крайняя беда, ночью накрывают стол, зажигают свечку и молятся: «Помоги нам, святой цыган!» Угощение — для святого, потому что негоже, чтобы один цыган зазвал другого и не предложил еды.
***
— Вот на этом месте, — Кристо показывает на узкую площадку возле
Белёсые брови напряжённо сведены, между ними — две короткие складки.
Он не очень хочет рассказывать дальше. Я пока не тороплю. Но сказать всё ему придётся. Таково было условие. В конце концов, именно он стал меня упрекать, именно он заговорил о доверии. И согласился, когда я предложила просто разрубить наш гордиев узел. Каждому сказать правду, которую давно было пора сказать. Сначала Кристо. Потом Катарина — просто чтобы потянуть время.
Потом я.
— Да, вся в крови, а я дрался с мёртвым жрецом. Здоровенный такой был...
— А Лиляна? Она не могла пошевелиться. Как же тогда умерла моя мать?
— Адомас. Посвящённый. Он метнул ей в спину вилы.
— То есть, какой-то поляк...
— Литовец, — бормочу я.
— Литовец убил мою мать, а все зачем-то говорят, что это сделала Лиляна, — Катарина разводит руками, словно пытаясь самым буквальным образом ухватить мысль. — А почему правду надо было скрывать от меня?! Я уж, казалось бы, допущена ко всем дворцовым секретам, почему, когда я вела себя как малолетняя дура, никто не сказал мне, что я зря раз за разом подставляю Лиляну?!
— Всё-таки подставляла, — я торжествующе смотрю на Кристо. — Ладно, она расскажет об этом в свою очередь. Ты продолжай. Катарина задала очень важный и интересный вопрос. В конце концов, ты сам хотел сказать всё, ещё тогда, дома.
Кристо передёргивает плечами и глубже засовывает руки в карманы кожаной куртки на меху. Кажется, на волчьем.
— Я спустился и отрубил ей голову. То есть, сначала я зарубил того мертвеца. А потом... облегчил её мучения.
— Как?
— Отрубил ей голову саблей.
— Голову, — повторяет Катарина. Кажется, именно таких подробностей она не ожидала. — А куда ты её дел?!.
— Ну... Закопал.
— Без отпевания?! — руки сиротки распахиваются ещё шире. Слишком большое знание, верно, крошка?
— Ну, она уже была жрицей, и я подумал, что, наверное... Что их нельзя отпевать, это же язычество и... Мы её закопали. С Адомасом. В огороде. Она была жрицей именно... местного идола. Кто бы он ни был.
Катарина смотрит на Кристо во все глаза, и я замечаю, что она без линз: глаза у них сейчас совсем одинаковые, яростно-голубые даже в таком тусклом свете. Только у Кристо из-за насупленных бровей кажутся немного темнее.
— Всё, — после паузы говорит «волк».
— Не всё, — я поднимаю руку, как в школе. — Теперь то, что секрет для меня. Есть такой.
— А, — помолчав, говорит Кристо. — Этот. Я думал, ты уже догадалась.
— Мне надо, чтобы сказал ты.
— Я попросил тебя. Я выкупил своим... служением твою честь.
— Он сейчас о чём? — уточняет Ринка. Её руки по прежнему разведены.
— Кристо согласился дать присягу императору... и привязать себя узами крови... в обмен на то, что Батори откажется от меня. Не сделает своей любовницей. Как бы я сама этого ни хотела.