Да вспомнятся мои грехи
Шрифт:
– Мне казалось, что Рейчел нужна защита.
– Спасибо за заботу, – сказал Отто. – Продолжайте.
– Они разоружили меня, потом схватили Рейчел. Заставили ее открыть дверь Гуайаны. Кажется, он не удивился, увидев их.
– Это понятно. Что дальше?
– Они нас связали и заткнули рты – мне и Рейчел – и свели нас к вертолету. Еще до рассвета мы уже были здесь.
– Остальная часть дня ушла у них на то, чтобы заставить вас говорить.
– Да. Но я ничего не сказал.
– Это ясно – вы до сих пор живы. Значит, вы им еще нужны. С ней они так
– Н–нет, – сказала Рейчел, дрожа. – Сказали – завтра.
– Да, завтра, наверняка, – бесцеремонно отрезал Отто. – Вас они убьют, в любом случае. И меня тоже, скорее всего.
– Почему вы так уверены? – Голос ее стал намного тверже из–за появившихся ноток презрения.
Отто почувствовал, что начинает злиться, понял, что это реакция Рамоса, и попытался не обращать на нее внимания.
– Сами подумайте об этом, леди.
– Мне кажется, – сказал Октавис, – что они не станут слишком сердить Конфедерацию.
Отто пожал плечами, хотя было слишком темно, чтобы они увидели этот жест.
– Конфедерация уже проявила явный интерес, посылая меня. Для Альвареца гораздо выгоднее, если она просто исчезнет и вы тоже, вместо того чтобы держать вас как свидетелей нарушения прав… самой ценной для Конфедерации женщины на этой планете.
– Но вы…
– Заткнитесь. Любое ваше слово записывается. Они не должны узнать, чего–то, чего они еще не знают… особенно обо мне.
Октавис присел на нары вместе с Рейчел, Отто занял его место у окна. Просто так потрогал прутья – они были сделаны прочно.
Дверь распахнулась от одного удара, и Отто увидел, что рядом с тюремщиком стоит человек, вооруженный лазерной винтовкой.
– Ваша очередь, полковник, – сказал он.
7
Его некоторое время обрабатывали руками и ногами, потом ввели наркотики, потом еще некоторое время упражнялись в искусстве избивать, но Отто, благодаря своему психокондиционированию, только бесстрастно смотрел на них. Наконец они сделали ему так больно, что он смог применить один фокус дзен–буддистов, и теперь уже никто и ничто не могло причинить ему боль. Они угрожали ему смертью – простой, потом извращенной, но он лишь добродушно улыбался в ответ.
Тихий голосок в его голове, который обращался к нему очень нечасто – так глубинно было кондиционирование, – сказал:
На этот раз они в самом деле убьют тебя. Ты можешь выжить, если правильно будешь сочетать правду и вранье.
Другой голос, очевидно, рационального настроения, сказал:
Единственный твой шанс – перейти на их сторону.
Или, быть может, именно этот рациональный голос сказал:
Им придется тебя убить в любом случае, чтобы ты ни сделал.
И загнанный в угол зверь у него внутри сказал без слов:
Сделай что угодно, только выживи.
Но все эти дебаты голосов – рационального, продажного, брюшного – ни к чему не привели. Если на следующий удар сердца ему предназначено предать Конфедерацию, то отпечатанное в каждой клетке его тела «не смей»заставит остановиться этот насос.
Когда
Отто проснулся в кровати, в белой комнате. Руки и ноги его были прикреплены к койке. Левая рука и правая нога, так же как два пальца правой руки были неподвижно зажаты в ортопедических растяжках. Он еще помнил, как ему ломали ногу и пальцы, но вот руку обработали уже когда он потерял сознание.
Языком он насчитал несколько отсутствующих зубов. Четыре были выдраны клещами, остальные три выбиты дубинкой. Дилетанты. Отто знал по крайней мере одиннадцать способов вызвать гораздо более сильную боль, не оставляя при этом следов на теле. Он сочинил фантазию – демонстрация этого искусства на тех, кто его допрашивал. Одурев от усталости и анестезии и не имея особых причин продолжать бодрствовать, он вместе со своей фантазией провалился в темноту.
Когда он проснулся во второй раз, человек в белом халате как раз снимал с его руки подкожный впрыскиватель. Через долю секунды вся боль вернулась, электрическим спазмом пронизывая тело. Он встретил ее, победил, поднялся над болью. Боль не исчезла полностью, но была теперь лишь свидетельством того, что он все еще жил.
– Вобвое утво, токтов, – сказал он, потом, приспособившись к причиненному его полости рта унижению, повторил: – Доброе утро, доктор.
Человек посмотрел поверх головы Отто и что–то написал в своем блокноте с пружинным прижимом. Потом вышел из поля зрения Отто и сказал:
– Приступайте.
Появился Хулио Рубирец вместе со стулом. Он сел в ногах Отто.
– О, комменданте, – сказал Отто.
Несколько долгих секунд Рубирец его разглядывал.
– Не могу решить – или вы самый тренированный солдат, какого я только видел, или вы не человек.
– Кровь ведь у меня течет.
– Возможно, Конфедерация умеет делать роботов, у которых течет кровь.
– От меня вы этого не узнаете.
– Согласен, пыткой мы ничего не узнаем. – Он встал, и, сжав кулаком поручень кровати, нагнулся к Отто. – Вы представляете собой необычную проблему.
– Надеюсь.
– Я советовался с эль Альварецом… он предполагает, что, возможно, вас… удастся убедить в ценностях Плана. Возможно, вы скажете нам то, что нам нужно знать… но и приложите свои способности к выполнению Плана.
– Вы не соглашались.
– Конечно, нет. Эль Альварец – преданный Плану и умный солдат. Он мало что знает о боли. Он бы не поверил, если бы я рассказал ему, что вы за человек. Он думает, что сможет вас убедить.
– Возможно, он прав.
Хулио тускло улыбнулся:
– Назовите цену.
Отто подумал.
– Я стал… тем, кто я есть…
– Можете говорить прямо – премьер–оператором. Некоторые вещи и нам известны.
– …премьер–оператором почти половину моей жизни тому назад. В меня стреляли, меня били ножом, сжигали и вообще, обходились со мной нехорошо так много раз, что в некотором смысле я должен признать – вы правы. Иллюзий у меня осталось мало, а эмоций вообще больше нет.