Далекие журавли
Шрифт:
Тебе повезло: ты дожил до этого дня. Тебе повезло вдвойне: и жена твоя, и дочь твоя остались живы. И ты тридцать лет еще работал после того великого дня. А теперь у тебя наконец достаточно времени, и ты можешь поехать, посмотреть свое родное село Люксембург, из которого выбросила тебя на долгие-долгие годы война. И ты едешь сейчас туда. Но до этого ты можешь сделать еще одно — то, о чем мечтал все эти годы: навестить своего бывшего командира. И ты уже совсем близко от него…
Ах, дорогой товарищ старший сержант. Спишь ты сейчас или тоже не можешь уснуть, потому что Ахмедыч твой так близко? А
Завтра утром. Да, через столько лет он может сказать: завтра утром…
Солнце уже начало пригревать, когда Пауль сошел с автобуса и, помахивая чемоданчиком, зашагал по накатанной грунтовой дороге среди холмистой степи. Где-то через час вдали показалось село. У первого мальчонки спросил, где живет Назар Терентьевич. Тот махнул рукой через пруд:
— А на той стороне. Тама дом, еще березы в палисаднике, в нем и живет. Пойдемте, я покажу.
Они спустились к пруду, поднялись по противоположному склону, вышли на улицу. По дороге мальчонка рассказал, что несколько лет назад у Назара Терентьевича умерла дочь, а недавно он похоронил жену, так что теперь он остался совсем один и что в этом году Назар Терентьевич уже не преподает больше в школе, потому что пошел на пенсию.
— Во-он его дом, — показал рукой мальчик.
Вдалеке между липами Пауль увидел березы. Шесть одинаковых белоствольных берез стояли перед небольшим домиком, как строй солдат. Ну да, так и должно быть. Когда демобилизовались, Надькин сказал: приедет домой и в честь каждого из своего расчета березку под окном посадит. Значит, сдержал свое слово. Вот они выросли, шесть берез, посаженных в сорок пятом, шелестящий зелеными листьями минометный расчет.
— Спасибо, — погладил Пауль мальчонку по выгоревшим вихрам. — Дальше я сам дойду.
Сердце стучало так, что болели виски и в голове все гудело. «Дома или нет? — думал Пауль, вглядываясь в домик, в большой яблоневый сад за ним, в длинную поленницу вдоль забора, в усеянный щепками и кусочками коры дворик перед домом. — Интересно, какой он теперь стал, столько лет не виделись», — гадал Пауль, пересекая уже улицу и подходя к березам.
В это время калитка, ведущая в сад, скрипнула и в ней появился высокий крепкий седоватый мужчина с корзинкой в руке. Он, прищурившись, посмотрел на Пауля, прикрыл калитку, еще раз посмотрел на Пауля, который был уже совсем близко, и вдруг изменился в лице, опустил корзинку и сделал два быстрых шага вперед. А Пауль остановился, приложил руку к кепке и, почти не в силах говорить и уже почти не видя ничего перед собой, выдавил, чувствуя, как катятся по щекам слезы:
— Товарищ старший сержант! Младший сержант Ахмедов в гости прибыл!
Они шагнули друг к другу, обнялись, прижались седыми головами, и Надькин, похлопывая Пауля большой ладонью по спине, все повторял:
— Ахмедыч, ты?!
— Я, товарищ старший сержант, я, — отвечал сквозь горячие слезы Пауль.
Перевод автора.
РОБЕРТ ВЕБЕР
КОРОТКИЕ РАССКАЗЫ
Телеграфные столбы мелькали, словно счетные палочки в руках примерного первоклассника. Вдруг они замедлили свою эстафету — невидимый ученик сбился со счета…
Поезд неожиданно остановился на краю леса. Застыли в очаровательных па балерины-березки. Перед окном протянулось пересыпанное кружевными воротничками ромашек поле.
— Семафор закрыт, — пояснил кондуктор. — Где-то на путях, должно быть, неполадки.
— Долго стоять будем?
— Полчасика. А может, и больше…
Все пассажиры высыпали из вагона. Даже седобородый Ефим Петрович — и тот подался на волю. На опушке леса он вздохнул полной грудью и, сев в траву, снял сапоги:
— Стонут конечности, туды их в качель! Партизанил я когда-то в Белоруссии. А болот там — тринадцать на дюжину. Вот с тех пор ревматизм и все прочее. Смотри-ка, еще один партизан нашелся!
Рядом с Петровичем сел сбежавший с насыпи белобрысый карапуз. Внимательно посмотрев на босые ноги старика, малыш стал, пыжась, снимать сандалии.
— Андрюша! — закричала мать, бледнолицая женщина с пестрым зонтиком. — Сейчас же обуйся! Здесь ползают насекомые… эти самые… муравьи. И почва холодная! Быстренько иди сюда!
Андрюша всхлипнул и, не застегнув сандалии, поплелся к матери.
Петрович бросил портянки на куст бузины.
— По-очва ха-алодная! — передразнил он даму с зонтиком, уже поднимавшуюся с ребенком в вагон. — А я по этой самой «почве» истосковался. Ездил, понимаешь, к сыну в город лечиться. Три месяца по больницам шастал, а все зазря. Стонут ноги, будто просят чего-то. У сына на балконе ящики цветочные приколочены. Коснешься голыми ногами земли и зелени — вроде боли-то и снимает помаленьку… Один врач — с понятием, видать, мужик — сказал мне: ты, батя, на лето сапоги свои на печку забрось, ходи босиком.
Старик провел рукой по траве — так гладят гриву лошади.
— Мальчонке-то, почитай, годков с пяток будет. Синенький весь, прозрачный… Сразу видно, на асфальте вырос. Эх, зря мамаша его от земли отпугивает! Землю, матку нашу, любить надобно… Только как же человек родную землю полюбит, ежели он по ней босиком не ступал? Я так понимаю: обдерет малолеток коленку о сучок или, скажем, шмель его в пятку ужалит — это все нужно. Ой как нужно! Пусть дите землю прочувствует. — Петрович вдруг захохотал. — Глянь, муравьи-то и вправду тут ползают! Вот же он — муравейник-то! А ну, мураши, покусайте-ка меня, полечите, да получше!
Дед приложил ступни к красноватой от копошащихся муравьев горке и, когда юркая лесная братия со всех сторон облепила его ноги, зажмурился от удовольствия.
Мамонтовое дерево
— Растительный мир нашего Ботанического сада — это единственная в своем роде достопримечательность Южного берега Крыма. Мы попадаем здесь то в прохладный кедровый лес Ливана, то в заросли Мадагаскара. Сейчас мы идем сквозь сырую буковую чащу Средиземноморья, потом войдем в тень американского мамонтового дерева.