Далеко ли до Вавилона? Старая шутка

Джонстон Дженнифер

— Поздравляю себя с днем рожденья, — сказала она вслух.

8 августа.

Со дня моего рожденья все время лил дождь, но сегодня как будто проясняется. В небе появились голубые просветы, изредка выглядывает солнце, играет на клумбах. Ласточки так долго прятались под застрехами, копошились прямо над изголовьем моей кровати, а теперь ныряют в воздухе за окном, трепещут крыльями. Какие они быстрые. Мелькнут перья — и нет их, миг — и вернулись. Такие неугомонные. Видно, очень радуются, что живут на свете.

Последние

два дня деду было худо. Два раза падал с кресла. В таких случаях он никогда не ушибается, наверно, потому, что весь расслабленный и даже не пробует удержаться. А потом беспомощно лежит на полу, и нам с тетей Мэри не так-то легко поднять его и заново усадить в кресло. По-моему, он падает нарочно, когда ему надоест дремать и петь и разглядывать в бинокль железную дорогу. Я это сказала тете Мэри, а она только фыркнула: «Чушь!», но я-то знаю, по глазам вижу, что он старается нам досадить. Если во время таких небольших приступов его для безопасности оставить в постели, он весь день ноет и стонет, будто его мучают. И не желает есть сам, отнимает время у тети Мэри, она сидит возле него и кормит с ложечки, будто мамаша — капризного младенца. Когда он такой, я его ненавижу. Он не желает надевать вставные зубы, уголки глаз у него гноятся, и я себя презираю за то, что так на него злюсь. Иногда как посмотрю на его бессмысленное лицо, взяла бы и придушила подушкой. А когда с ним тетя Мэри, куда только девается ее привычная резкость. Поразительно, до чего она тогда ласковая. Это меня тоже злит. Хоть бы он умер, пока, разваливаясь на составные части, не доконал и нас.

Но сегодня день опять будет солнечный, и я пойду на берег, к моим чайкам, и послушаю, как волны разбиваются о гранит.

Сияло солнце. Над лужайками весело поднимался парок, и земля на клумбах опять стала теплая на ощупь.

Кончался второй завтрак. Высокие окна и двери на веранду были распахнуты, ветерок вздувал занавески. Старик свесил голову на грудь. Солнечный луч лег на его бескровные, почти неживые руки. Тетя Мэри, держа чашку в руке, напоследок старательно ее выскребла и наклонилась к нему.

— Ну, последнюю капельку, голубчик. На. Ты был таким умницей… ты сегодня такой… Брайди порадуется, что ты все съел. На, голубчик.

И сунула ложку в послушные вялые губы. С этой самой ложки его кормили, когда он был маленький. Ручку украшал его вензель: «Дж. Д.».

Тетя Мэри отставила чашку на стол и потрепала старика по колену. Он никак не откликнулся, сидел и тупо разглядывал свои руки, лежащие поверх пледа. Тетя Мэри встала, отошла к окну.

— Иные люди просто разваливаются, — сказала она вполголоса. — Иные счастливцы умирают мгновенно, а другие… да… другие. Вот так и с ним. Мы должны быть очень внимательны к нему. В глубине души он все понимает.

— Понимает он, как же, — презрительно отозвалась Нэнси.

— Мы должны быть очень внимательны к нему. Но завтра ему будет лучше. Я уж вижу.

В прихожей зазвонил телефон. Долгий дребезжащий звонок, потом перерыв. Нэнси встала, пошла к телефону. Когда она снимала трубку, звонок задребезжал снова.

— Слушаю.

Звонил Гарри.

— А, привет! — Она постаралась не выдать, как рада слышать его голос.

— Куда

ты в тот вечер девалась? Ужасно невежливо было с твоей стороны вот так сбежать. На что это похоже, Нэнси!

— Просто я ушла. Порыв? Позыв? Какое слово следует применить?

— Иногда ты бываешь такой несносной девчонкой.

— Я подумала, без меня вам будет лучше… ну… и, пошла домой.

— И ни слова не сказала.

— Стала бы прощаться, получилась бы чепуха. И потом, мне там, в этом цветнике, неуютно было, будто я заблудившийся муравей.

— Чушь!

— Я же знаю, вам без меня было лучше. Признались бы честно.

— Я остался ужинать.

— Вот то-то. А при мне бы не остались.

— Она была совсем одна…

— Именно…

Молчание. Слушая, как они молчат, миссис Берк, телефонистка, нетерпеливо кашлянула.

— Я звоню насчет театра.

— А, да.

— Пойдемте завтра вечером? Мэйв это удобно. А тебе?

— Да.

— Уверена?

— Да, конечно. Спасибо. Спасибо.

— Наверно, тебе сперва надо спросить у Мэри?

— Она позволит.

— Ну, прекрасно. Может быть, приедешь поездом и зайдешь ко мне в контору? На Колледж-стрит. Перекусим на скорую руку. Я приведу машину и отвезу тебя домой. Скажи Мэри, пускай не беспокоится о тебе.

— Будет чудесно.

— Значит, в шесть в конторе. Кстати, идут «Скачущие к морю» [44] .

— Да, я знаю.

— Значит, договорились?

— Да.

— Что ж…

— Что ж…

Миссис Берк опять покашляла.

— Завтра увидимся.

— Да.

— До свиданья.

— До свиданья.

Нэнси положила трубку на рычаг и повернула ручку, давая миссис Берк знать, что разговор окончен… будто она сама не знает. Постояла минуту в темноте, прислушиваясь к голосу Гарри, еще звучащему у нее внутри.

44

Пьеса ирландского драматурга Дж.-М. Синга (1871–1909).

— Кто? — окликнула из столовой тетя Мэри.

Нэнси пошла туда.

— Гарри.

Тетя Мэри утирала салфеткой лицо деда.

— Завтра вечером он ведет меня в Театр Аббатства.

— Очень мило.

— На «Скачущих к морю».

— Только будь осторожна, в городе черно-пегие и… беспорядки…

— И Мэйв идет, — сказала Нэнси.

— Хорошенькая девушка. — Тетя Мэри уронила смятую салфетку на стол. — Скучновато на мой взгляд.

— Это мне подарок к рожденью.

— Но будь осторожна. Хотя, думаю, Гарри о тебе позаботится. Уснул. Пожалуй, отвезу его в гостиную. Он любит сидеть у того окна.

— По-моему, я влюбилась в Гарри.

Тетя Мэри нагнулась, отпустила тормоз инвалидного кресла.

— Какие пустяки.

На солнце набежало облако, и в комнате стало темнее.

— Для меня это не пустяки.

— Может быть, и так, детка. Думаю, у тебя детское увлечение. Так бывает. Но это не любовь. Любовь — огромное чувство, голубчик, тебе рановато об этом думать. И во всяком случае, Гарри тебе совсем не подходит.

Облако ушло, на полу и на стене заиграли солнечные пятна. Нэнси молчала.