Далеко ли до Вавилона? Старая шутка
Шрифт:
Кликети клак. Клакети клик. Клик… клик…
Гарри стоял на ступеньках у входа в контору и ждал.
— Здравствуй, Нэнси. — Он снял шляпу.
— Вот те на! Неужели вы давно ждете!
— Нет. Нет. Ничего подобного. Ну… пойдем перекусим.
Он надел шляпу, и они пошли по улице.
В окнах верхних этажей еще вспыхивало вечернее солнце. Сигналы, подумала Нэнси. Тайные световые сигналы передаются с улицы на улицу. Мимо пробежал трамвай, от проводов над головой с треском посыпались искры. Еще сигналы. Сегодня вечером город полон тайн.
Гарри взял ее за локоть и властно повел по улице.
— Ты мило
Она покраснела от удовольствия.
— Просто я сегодня аккуратно оделась. Только и всего. Тетя Мэри грозно за мной надзирала. И сказала, в кои веки у меня приличный вид. Вы согласны?
— Безусловно.
— Безусловно приличный вид. Как благородно! Не параличный вид, не горчичный вид и даже не…
— Замолчи, Нэнси! Почему ты всегда болтаешь невесть что!
— А где Мэйв?
Незаметно, в кармане она скрестила пальцы. Не придет! Какое счастье! И никогда больше не придет. Утонула во всей красе, как Офелия или та, что пошла скликать коров с зыбучих Дийских песков [46] . Волосы разметались по воде, лилии, так все романтично. Какое счастье! Прекрасная покойница. Тетя Мэри возложит на гроб прекрасный венок, она мастерица подбирать цветы. Скручивает и переплетает стебли. Куда лучше, чем заказывать нечто чопорное в магазине. Над могилой все станут проливать слезы. Гарри проведет год в благородной скорби, а потом…
46
Из стихотворения Чарлза Кингсли (1819–1875).
— …так что она встретит нас в театре, — объяснял он.
— А… ага… да! — вздохнула Нэнси.
Он свел ее с тротуара. Из-за угла подул ветерок и проводил их через улицу. Запахло пылью и навозом. Трамвайные рельсы на булыжной мостовой — точно серебряные ленты.
— Вот я и подумал, что мы поедим в закусочной Бьюли. Понимаешь, так быстрей. Ты не против?
Нэнси подняла голову и улыбнулась ему.
— Да ради бога, как хотите!
По Дейм-стрит прокатил грузовик, полный солдат, и помчался мимо Ирландского Банка к реке.
— Я полагаю, они едут кого-нибудь расстреливать. — Нэнси попыталась завязать светскую беседу.
Гарри нахмурился, но промолчал.
Она взяла его под руку.
— Может, если бы вы после войны не ушли из армии, вы бы сейчас ехали с ними. Кого-нибудь расстреливать.
Мимо, покачиваясь, прошел трамвай, горделивый корабль на рельсах.
— Как бы это вам понравилось?
Она подергала его руку, ожидая ответа.
— Я не прочь бы добраться до кое-кого из этих мерзавцев.
Он полотно сжал губы, чтоб не сорвались еще какие-то слова, и опустил глаза на свои ноги в начищенных черных башмаках, переступающие по тротуару.
— Гарри?
— Хватит.
По Графтон-стрит шли в молчании. Когда переходили через улицу к «Восточному кафе Бьюли», перед ними проехал автомобиль, за рулем сидел немолодой человек. Он вел машину медленно, Нэнси подалась вперед, всматриваясь ему в лицо.
Теплый аромат свежесмолотого кофе обдал их и словно втянул через вращающиеся двери в кафе.
— Как по-вашему, может быть, это был мой отец?
— Кто? Где? — ошарашенно спросил Гарри.
— Человек, который проехал в той машине.
— О господи!
Он
— Я всегда смотрю в проезжающие машины, нет ли там отца. — Нэнси тут же пожалела о сказанном. Беспокойно засмеялась. — Шучу, шучу.
— Садись.
И он отодвинул для нее стул за маленьким столиком. Она села. Смотрела, как он повесил шляпу на высокую рогатую вешалку, как небыстрыми, аккуратными движениями расстегнул пиджак. Наконец он тоже сел и через стол пододвинул к ней меню.
— Твой отец умер.
— Откуда вы знаете?
— Это всем известно, глупая ты девочка!
— А мне не известно.
— Конечно, известно. Итак, что ты хочешь есть? Времени у нас немного.
— Тогда где он похоронен?
— Нэнси, я…
— Где хоть какая-нибудь бумага, в которой сказано, что он умер? Какой-то документ. Мистер Роберт Гулливер скончался. Что-нибудь в этом роде. Где?
— Ну откуда мне знать! Задавай свои глупые вопросы тете Мэри. Ей досконально все известно.
Нэнси покачала головой. Гарри нетерпеливо постучал пальцем по столику, показал на меню. Нэнси пробежала его глазами.
— Мне омлет и картофельные оладьи, — сказала она. — И кофе.
— Уверена?
— Да.
Он помахал официантке.
— Она только строит предположения. У нее нет доказательств. — Нэнси наклонилась к нему через стол. — Моя мать умерла. Это я знаю. У меня ее щетка для волос. И еще разные вещи… да я даже сплю в ее кровати, а Роберт… он… мой…
— На твоем месте я предположил бы то же что и все.
Нэнси смотрела на него, пока он заказывал еду. Шепнула чуть слышно:
— До чего ж вы иногда бываете нудный.
Гарри почесал уголок глаза бледным чистым пальцем. Ногти у него красивые, ровно острижены, руки такие, словно ни к какой житейской грязи сроду даже не приближались.
— Одно тебе скажу, где бы он там ни был, но в автомобиле по Дублину он не разъезжает.
— Вы не знаете.
— Я тоже умею строить предположения.
Кругом полно народу, бренчат ножами и вилками, помешивают кофе в тяжелых белых чашках, улыбаются друг другу или читают газеты. За стенами что-то вроде войны, подумала Нэнси, но когда сидишь тут, в тепле, в мягком приглушенном свете, ни за что об этом не догадаешься. Она поглядела на спокойные лица вокруг — может, вон те двое, самые обыкновенные люди, что с улыбкой наклоняются друг к другу, замышляют кого-то убить, передают тайные сведения; помешивают ложечками кофе, а сами кого-то предают и улыбаются, улыбаются. Официантка поставила перед ней тарелку, перед Гарри другую, лицо у него недовольное; потом что-то передвинула на столике, освободила место для кофейника и тарелки с пухлыми, дымящимися оладьями.
— Надеюсь, тебе это придется по вкусу, — вежливо сказал Гарри.
— Сногсшибательно.
— Разливай кофе. Хозяйничает дама. Мне два куска сахару.
Он взял нож и вилку и принялся за ветчину и сосиски — тщательно отрезал кусочки, склонив голову над тарелкой. Нэнси налила ему кофе, ни капли не плеснула на блюдце, хотя рука немного дрожала.
— Я зануда?
Он поднял глаза и улыбнулся ей. От этой улыбки у нее на миг закружилась голова.
— Ты глупая девочка, но не зануда. Пока. Если не перестанешь глупить, пожалуй что и сделаешься занудой, но я думаю, у тебя это скоро пройдет.