Далеко не близко
Шрифт:
— Нет.
— Тогда что на двух планетах...
— У женщины должны быть какие-то секреты, Джордж. Пусть это будет просто... секрет дома.
В этот момент Кэти поймала взгляд Хосе и поспешно отвела свой. Быть не может, чтобы венерианский дипломат подмигивал своей хозяйке!
За бренди в гостиной Джордж всё ещё задавал вопросы. Хосе, возможно, тоже настроенный (умоляля Кэти) задавать вопросы, увёл Линду в пространство, названное архитектором солнечной зоной, хотя Кэти упорно думала о нём более романтично — как о балконе. Увидев, что эти двое возвращаются,
Но за ней последовала не Линда, а Хосе. Он небрежно прислонился к дверному косяку и сказал ей:
— Известен секрет дома.
— Да? — небрежно произнесла Кэти. — О, в смысле — вы знаете? Иногда приходится останавливаться и перечитывать вас, как телеграмму. Итак?
— Покупать еду высочайшего качества, готовить очень хорошо, полагаться только на натуральные вкусы, возможно, немного соли. Старый добрый Джордж всегда хотел так много приправ, это показалось новым и революционным вкусовым ощущением. Верно?
Кэти ухмыльнулась.
— Всё по-тихому, — промолвила она. — Я думала, что это сработает, и обрела уверенность, когда пообедала в его обычном месте. Именно это они и делают; но, поскольку это закусочная с репутацией, он думает, что это волшебство. Вот только я тоже кое-чему научилась. Отныне у Джорджа дома будет разнообразие — и, думаю, ему понравится всё это, даже если он не будет знать, почему это ему нравится.
— Простота тоже волшебство, — заметил Хосе. — Ваша идея — чистая, свежая простота Линды объясняет факт вашего зятя. Верно?
— Верно? Чёрт, это великолепно! — Кэти импульсивно поцеловала его. — О мой Бог! — произнесла она, отстраняясь. — Теперь на вас помада, а с балкона вы вышли чистым!
— Разнообразие, — одобрительно произнёс Хосе. — Всё ещё удивляюсь одному, Кэти. Картофельное пюре — необыкновенное. Если секрет дома, то там. Доверьтесь?
— Теперь, когда вы часть семьи, конечно.
— Да?
— Секрет таков: я беру много масла и сливок — настоящих коровьих, не синтетики — и чертовски долго их взбалтываю.
Когда они вернулись в гостиную, было очевидно, что Линда сообщила Джорджу новости. Задействуя с показной гордостью годовалого малыша только что выздоровевшую ногу, Джордж по-отечески подошёл к Хосе Лермонтову.
— Пусть сегодняшний ужин станет для вас семейным уроком, мой мальчик. Вспомните прошлый раз, когда вы ели здесь, и поймите — нет такой ошибки в жене, какую не могла бы исправить небольшая настойчивость мужа.
На сей раз не было сомнений, что галантный венерианский дипломат подмигивает своей хозяйке.
Срибердеджибит
— Да будь я навеки проклят! — выдохнул Гилберт Айлс.
Маленький человечек с неровной бахромой бороды сделал ещё несколько пассов, вновь протянул руку в воздух и швырнул вторую двадцатидолларовую золотую монету на барную стойку рядом с первой.
— Это прекрасно, — торжественно объявил Айлс.
Маленький человечек улыбнулся.
— Вы актёр, коллега? — спросил он.
— Не официально. Я юрист. Сегодня выиграл дело о завещании Шалгрина; поэтому и праздную. Рассказывал я вам об этом деле?
— Нет. Оно было интересным?
— Интереснейшим. Видите ли, предполагаемые наследники... Но к чёрту это, — с торжественной капризностью решил Гилберт Айлс. — Покажите мне ещё немного престидижитации.
Вода мирно плескалась между свай под стойкой. Матрос в углу выключил настольную лампу и позволил прозрачному лунному свету омыть блондинку напротив него. Радио работало так тихо, что казалось лишь шёпотом. Человек с бахромчатой бородкой сделал особо тщательный пасс и в итоге получил по золотой монете, балансирующей на кончине каждого из его пяти растопыренных пальцев.
— Да будь я вечно проклят! — повторил Айлс. Линда возражала против такой лекции; по какой-то причине она позволяла проклинать, но чертовски решительно запрещала чертыхаться. — Но золото, — добавил он. — Как это работает? Вам позволяет правитьельство хранить всё это золото как инструмент профессии? Или оно обманка?
— Знаю, — печально проговорил человечек. — Законы никогда не допускают магии. И Они никогда не делают поправки на законы. Я никогда не смогу убедить Их, что Их золото бесполезно для меня. Ох, ладно... — Он сделал ещё один пасс и произнёс слово, в котором, похоже, не было гласных. Семь монет на барной стойке исчезли.
— Прекрасно, — произнёс Гилберт Айлс. — Хотелось бы мне, чтобы вы были рядом, когда обвинение предъявит некие неожиданные доказательства. Может, выпьем ещё по такому случаю?
— Нет, благодарю вас.
— Давайте. Я праздную, я. Я всё ещё могу выговорить “престидижитация”, поскольку тренировал артикуляцию, но я уношусь всё выше, и выше, и выше, и мне нужна компания. И только из-за того, что Линда осталась дома с головной болью, мне пить одному? Нет! — разразился он громоподобными ораторскими речами. — Господа присяжные заседатели, как вы можете сидеть спокойно и смотреть, как прямо на ваших глазах творится эта вопиющая несправедливость? Сердца из наитвердейшего камня оттаяли бы, растаяли бы и обратились в росу, прежде чем...
Его округлые периоды заглушали радио и блеск волн. Матрос оглянулся, озадаченно и воинственно.
— Мне очень жаль, — произнёс человечек. — Но мне совсем нельзя пить больше одной порции. Когда я пью две, что-то начинает происходить. Вспоминаю ту ночь в Дарджилинге...
— Итак... — В голосе Гилберта Айса послышались интонации запугивающего перекрёстного допроса. — Вы помните это? И что же вы ещё помните? Помните ли вы жалкое состояние подсудимого перед вами, иссохшего, ненасытного и принуждённого вашей жестокостью искать прибежище в пороке одинокого пьянства? Помните ли вы...