Дама с камелиями
Шрифт:
Как будто я путешествовал по мертвому городу.
Начало светать.
Когда я пришел на улицу д’Антэн, город начал уже понемногу просыпаться.
В церкви пробило пять часов в тот момент, когда я входил в дом номер девять.
Я сказал свое имя швейцару; он получил от меня достаточно денег и знал, что я имею право приходить в пять часов к мадемуазель Готье.
Я прошел без затруднения.
Я мог у него спросить, дома ли Маргарита, но он мог мне ответить отрицательно, а я предпочитал сомневаться еще две лишние минуты, так как,
Я прислушался у двери, стараясь уловить какой-нибудь шум, движение.
Ничего, буживальское молчание, казалось, переселилось сюда.
Я открыл дверь и вошел.
Все занавеси были плотно закрыты.
Я открыл их в столовой и направился в спальню.
Я бросился к шторам и сильно потянул за шнурок.
Шторы поднялись, слабый свет проник в комнату, я подбежал к постели.
Она была пуста!
Я открывал все двери одну за другой и заходил во все комнаты.
Нигде – никого.
С ума можно было сойти!
Я прошел в уборную, открыл окно и несколько раз позвал Прюданс.
Окно мадам Дювернуа не открывалось.
Тогда я спустился к швейцару и спросил, приходила ли мадемуазель Готье сюда днем.
– Да, – ответил он, – с мадам Дювернуа.
– Она ничего не велела мне передать?
– Ничего.
– А куда они потом отправились?
– Они сели в экипаж.
– В какой экипаж?
– Собственный.
Что все это значило?
Я позвонил у соседнего подъезда.
– Вам к кому, барин? – спросил швейцар, отворив дверь.
– К мадам Дювернуа.
– Ее нет дома.
– Вы наверное знаете?
– Да, барин, вот письмо для нее: оно лежит со вчерашнего вечера, и я еще его не передавал.
И швейцар показал мне письмо, на которое я машинально посмотрел.
Я узнал почерк Маргариты.
Я взял письмо.
На конверте было сказано:
«Мадам Дювернуа для передачи господину Дювалю».
– Это для меня письмо, – сказал я швейцару и показал ему на адрес.
– Ах, вы господин Дюваль? – спросил швейцар.
– Да.
– Теперь я вас узнаю, вы часто бываете у мадам Дювернуа.
На улице я тотчас разорвал конверт.
Если бы молния упала к моим ногам, я не так бы испугался, как прочтя это письмо.
«Когда вы будете читать это письмо, Арман, я буду уже любовницей другого. Между нами все кончено.
Возвращайтесь к отцу, мой друг, поезжайте к вашей сестре, чистой девушке, которая не знает о нашей грязи, и около нее вы забудете скоро те страдания, которые вам причинила погибшая девушка Маргарита Готье; вы любили ее, и вам она обязана единственными счастливыми моментами своей жизни, которая, по счастью, недолго протянется».
Когда я прочел последние слова, мне казалось, что я сошел с ума.
Одно мгновение я боялся упасть на мостовую. Облако застилало мне глаза, и кровь стучала в висках.
Однако я оправился, оглянулся кругом, удивленный, что жизнь по-прежнему идет дальше, независимо от моего несчастья.
Я не
Тогда я вспомнил, что отец тут, в городе, что через десять минут я могу быть около него и что он всегда разделит мою печаль.
Я побежал, как сумасшедший, как вор, в гостиницу «Париж»: ключ был в дверях комнаты отца. Я вошел.
Он читал.
Судя по тому, что он почти не удивился моему приходу, можно было подумать, что он меня ждал.
Я бросился к нему в объятия, не сказав ему ни слова, протянув ему письмо Маргариты и, упав перед его постелью, залился слезами.
XXIII
Когда жизнь приняла свое обычное течение, я никак не мог освоиться с мыслью, что начинающийся день не будет для меня похож на предыдущие. Временами мне казалось, что только какие-то обстоятельства, случайно забытые мною, заставили меня провести ночь не с Маргаритой; но когда я вернусь в Буживаль, я найду ее в таком же беспокойстве, в каком был я сам, и она спросит меня, почему я так долго не возвращался.
Когда жизнь создает такие отношения, как наши, эти отношения не могут порваться без того, чтобы не нарушить все другие жизненные отправления.
Я должен был время от времени перечитывать письмо Маргариты, чтобы убедиться, что все это – не сон.
Изможденный нравственным потрясением, я не в силах был двигаться. Беспокойство, ночная прогулка, неожиданная новость подкосили мои силы. Отец воспользовался этой полной расслабленностью и получил мое формальное согласие поехать с ним.
Я обещал все, что он хотел. Я был не в силах спорить и нуждался в сильной поддержке, чтобы продолжать жить после того, что случилось.
Я был счастлив уже тем, что отец хочет меня поддержать в таком горе.
Помню только, что в тот же день, часов в пять, он усадил меня в почтовую карету. Не сказав мне ни слова, он велел уложить мои вещи, привязать сундуки сзади кареты и уехал вместе со мной.
Я понял, что сделал, только тогда, когда город исчез из моих глаз и пустынная дорога напомнила мне о моей сердечной пустоте.
Слезы снова полились у меня из глаз.
Отец понял, что даже его слова не могут меня утешить, и дал мне выплакаться; он не произносил ни слова, только изредка пожимал мне руку, как бы напоминая, что рядом сидит друг.
Ночью я спал. Мне снилась Маргарита.
Я внезапно проснулся, не понимая, почему я в карете.
Потом я вспомнил все и уронил голову на грудь.
Я не решался заговорить с отцом, боялся, что он мне скажет:
«Ты видишь, я был прав, когда не верил в любовь этой женщины».
Но он не воспользовался своим положением и за всю дорогу до С… ни разу не заговаривал о том событии, которое меня заставило уехать.
Когда я здоровался с сестрой, я вспомнил слова из письма Маргариты, относившиеся к ней; но мне было ясно, что как ни хороша была моя сестра, она не могла меня заставить забыть любовницу.