Дама с собачкой и тремя детьми
Шрифт:
В помещении Союза, располагавшемся на Невском, каждую пятницу проходили "чаепития", то есть встречи литераторов. С некоторой робостью Лидия Алексеевна окунулась в чисто-литературную среду, сделавшись завсегдатаем этих чаепитий. Здесь она приобрела множество интересных и полезных знакомств. "Из Союза потянулись для меня нити по редакциям", - вспоминает она. Директор уважаемой газеты "Сын Отечества", познакомившись с нею, предложил сотрудничество. Солидный журнал "Вестник Европы" принял к печати её рукопись. Она даже недоумевала в глубине души: неужто её рассказы так хороши? Трезвее всех рассудил муж. Авилов сказал:
– Не принимай
Будучи всегда крайне неуверенной в себе, она и не воображала. Утешало лишь то, что она уже издала книгу, - в кредит. На вторую книгу муж дать денег не захотел, а кредит, как выяснилось позднее , выплатил зять.
Обида на Чехова так и не прошла. Ей пришло в голову, что, возможно, и он таит обиду. За время знакомства она столько наобещала - и ничего не исполнила. Чего стоил вопль на жетоне "Если тебе понадобится моя жизнь, то приди и возьми её". Да ведь если бы он вздумал придти за обещанным, она спряталась бы в кустах. Или её обещание в клинике "Всё будет так, как вы захотите. А сама, уехав, даже не написала ни разу. Не ответила на его письмо с похвалами "Забытым письмам", зато обрушилась с упрёками за рассказ "О любви".
Написать ему? Да ведь она не знает его адреса. В Москве ли он, за границей? Недавно опубликован его новый рассказ. Однако он ничуть не обеспокоил её, поскольку не мог иметь к ней никакого отношения. История оступившейся женщины, напропалую изменявшей мужу самым пошлым образом, была чужда добродетельной натуре Лидии Алексеевны . Она сочла бы себя оскорблённой до глубины души, допустив мысль, будто автор писал с мыслями о ней, изобразив то, во что могла бы превратиться их собственная история.
"Как у медика, у меня мало иллюзий", - печально признавался он.
Автор "Дамы с собачкой" видел её весьма непривлекательной и даже нудной в качестве любовницы. "К тому, что произошло, она отнеслась как-то очень серьёзно, точно к своему падению. И это было странно и некстати. "Вы же первый меня не уважаете... Теперь я дурная, низкая женщина..." Гурову только и оставалось есть арбуз.
К счастью, Лидия Алексеевна ни о чём не догадалась. Гнев её утих, она решилась и написала ему. Он долго не отвечал: оказывается, её письмо, направленное на станцию Лопасня, почта пересылала в Ялту, где в то время находился адресат.
"Я прочёл Ваше письмо и только руками развёл. Если в своём последнем письме я пожелал Вам счастья и здоровья, то не потому что хотел прекратить нашу переписку, или, чего Боже упаси, избегаю Вас, а просто потому что и в самом деле хотел и всегда хочу Вам счастья и здоровья. Это очень просто. И если Вы видите в моих письмах то, чего в них нет, то это потому, наверно, что я не умею их писать.
"Я теперь в Ялте, - продолжает он, - и пробуду здесь долго. Погода чудесная. Ваше невесёлое, чисто серное письмо напомнило мне о Петербурге.
"У меня умер отец, и после этого усадьба, в которой я жил, потеряла для меня всякую прелесть.
"Недавно я дал редактору "Журнала для всех" Ваш адрес. Он хочет познакомиться с Вами.
"Как бы то ни было, не сердитесь на меня и простите, если действительно в моих последних письмах было что-нибудь жёсткое или неприятное."
Обычное письмо, сообщение новостей доброй знакомой. Ни слова о любви. И это после признаний
Почти одновременно он писал Суворину: "Перед отъездом я был на репетиции "Фёдора Иоанновича" (он имеет в виду спектакль МХТ). Меня приятно тронула интеллигентность тона, и со сцены повеяло настоящим искусством, хотя играли и не великие таланты. Ирина, по-моему, великолепна. Голос, благородство, задушевность, - так хорошо, что даже в горле чешется. Если бы я остался в Москве, то влюбился бы в эту Ирину."
Роль Ирины исполняла молодая актриса Ольга Книппер.
Всё, Лидия Алексеевна. Поезд ушёл.
24. " Ч а й к а в М Х Т "
Немирович-Данченко, литератор и драматург, был давно знаком с Чеховым и зазвал его на одну из репетиций молодого театра. Книппер писала: "Имя Чехова мы, воспитанники Немирович-Данченко, привыкли произносить с благоговением. Все мы были захвачены необыкновенно тонким обаянием его личности. И с этой встречи начал медленно затягиваться тонкий и сложный узел моей жизни".
Пышно сказано! Накануне отъезда в Ялту Чехов снова пришёл, попав на этот раз на репетицию "Фёдора Иоанновича". "Репетировали мы в сыром, холодном, далеко ещё не готовом помещении без пола, с огарками в бутылках, сами закутанные в пальто. ... и радостно было чувствовать, что там, в пустом, тёмном партере сидит Чехов." Между прочим, больной и тоже в пальто.
О своём впечатлении от актёров Чехов поведал Суворину в вышеупомянутом письме.
Премьера "Чайки" в МХТ состоялась 17 декабря 1898 г. События, с нею связанные, весьма забавны. Накануне премьеры в театр неожиданно явилась встревоженная сестра Чехова. Мысль о новом провале пьесы, который станет тяжким ударом для больного брата, приводила её в ужас. Станиславский свидетельствует: "Мы тоже испугались и заговорили даже об отмене спектакля, что было равносильно закрытию театра." Часть билетов уже из кассы разошлась. Возвращать деньги купившим?
Кое-как успокоив Марию Павловну, в чём особенно преуспела Книппер ("Мы с М.П. сразу как-то улыбнулись друг другу"), решили играть спектакль. Немирович был непреклонен: он-то знал, что успех непременно будет иметь место. Театральная клака существовала во все времена, и предприимчивые люди в случае нужды не считали зазорным пользоваться её услугами.
"В восемь часов занавес раздвинули. Публики было мало. (Книппер: "Наш маленький театр был не совсем полон.") От всех актёров пахло валерьянкой. Во время первого акта чувствовалось недоумение в зале, беспокойство, даже слышались протесты. Занавес закрыли при гробовом молчании. Кажется, мы провалились." (Станиславский)
Надо думать, после первого акта случайная публика с негодованием ушла, и в зале остались свои - родня, друзья, купленные рецензенты и прочие сочувственники. Актёры продолжали пить валерьянку, а некоторые, может, и другое. Все с ужасом ждали третьего акта и окончания спектакля. Один Немирович-Данченко был спокоен и даже не входил в ложу, разгуливая по коридору.
И вот спектакль окончен. В зале стоит тишина. Надо думать, вернувшаяся из буфета клака не поняла, что пьеса окончена, и промедлила. Актёров объяла паника. Гробовая тишина продолжалась. Из кулис выглядывали головы испуганных мастеровых, тоже недоумевавших. Молчание. Кто-то громко заплакал, и актёры молча двинулись за кулисы.