Дама с собачкой и тремя детьми
Шрифт:
– Не важно?
– помрачнел он.
– Не важно!
– Лишь бы вы скорей поправились.
– Так не важно?
– хмурясь, огорчённо повторил он.
Она торопливо шепнула:
– Ну, в другой раз. Ведь вы же знаете, что всё будет, как вы хотите.
– Милая...
– улыбнулся он.
Потребовав, чтобы он замолчал, она принялась рассказывать о себе, своём рассказе, и о телеграммах мужа тоже.
– Когда вы едете? - Завтра в ночь. - Так завтра непременно приходите опять. Я буду ждать. Придёте? - Да.
Вошёл врач. Стали
– Лидия Алексеевна, у меня просьба, - сказал Чехов.
Врач, погрозив больному пальцем, подал ему лист бумаги и карандаш. Тот написал: "Возьмите мою корректуру у Гольцева в "Р.мысли" сами. И принесите мне почитать что-нибудь Ваше. И ещё что-нибудь." Когда она прочла, он отнял записку и приписал: "Я Вас очень лю... благодарю." "Лю" он зачеркнул и улыбнулся. Увы, слово так и осталось недописанным.
Алёша вёл сестру из клиники; она же, не видя дороги, всё время утирала катившиеся по лицу слёзы.
– Алёша, ты меня не жалей, - попросила она.
– У меня на сердце сейчас тепло, тепло...
Дома её ждали две телеграммы от мужа. Одна: "Надеюсь встретить 27-ого. Очень соскучился." Другая: "Выезжай немедленно. Ждём, целуем." Наутро пришла третья: "Телеграфируй выезде. Жду". Похоже, сестре мужа показались подозрительными её отлучки, и она отправила донос.
Предупредив родных, что идёт в редакцию "Русской мысли", Лидия Алексеевна отправилась за корректурой Чехова. Узнав, что она побывала в клинике, все сотрудники стали расспрашивать её о состоянии больного.
– Я слышал, что он очень опасен...
– сказал один.
– Плохо, что весна, - добавил другой.
– Вчера река прошла. Это самое опасное время для чахоточных.
Чахоточный... Она вышла из редакции расстроенной. Вчера Антон Павлович не произвёл на неё впечатления умирающего, а тут уверенно говорили о его близком конце. Что, если он и в самом деле умрёт? Не хотелось думать...
Идти в клинику было рано. Подойдя к перилам на Замоскворецком мосту, она принялась смотреть на ледоход. "Чахоточный...
– стучало в голове.
– Весна - самое опасное время..." Нет, он не умрёт! Допустить такое предположение, - всё равно, что броситься в реку с моста. От страха она чуть не выронила папку с рукописями. Прижав её, она поспешила в клинику.
– Нет, Антону Павловичу не лучше, - ответила на её вопрос медсестра.
– Ночью он почт и не спал. Кровохарканье, пожалуй, даже усилилось.
– Так меня не пустят к нему?
– Доктор велел пустить, - неодобрительно поморщилась медсестра.
Лидия Алексеевна сорвала бумагу с купленных по дороге цветов: это были розы и ландыши.
– Но ведь этого нельзя!
– возмутилась медсестра.
– Неужели вы не понимаете, что душистые цветы в палате лёгочного больного недопустимы?
– Если нельзя, - испугалась посетительница, - так оставьте их... оставьте себе.
– Раз принесли, покажите ему, - смягчилась
В палате её встретили те же ласковые, зовущие глаза. Взяв букет, он спрятал в нём лицо и прошептал:
– Все мои любимые.
– Но этого, Антон Павлович, никак нельзя, - вмешалась медсестра.
– Доктор не позволит.
– Можно, - сказал он.
– Я сам доктор . Поставьте, пожалуйста, их в воду.
С упрёком взглянув на посетительницу, медсестра вышла за водой. Между прочим, Чехов не терпел срезанные цветы, и когда ему дарили букеты, всякий раз выносил их в другую комнату.
Лидия Алексеевна села возле постели больного.
– Вы опоздали, - упрекнул он, слабо сжав её руку.
– Нисколько. Раньше двух мне не приказано. Сейчас ровно два.
– Сейчас семь минут третьего, матушка. Я ждал, ждал...
Пока он разбирал принесённую ею увесистую папку, она рассказывала о своём посещении редакции.
– Неизданные статьи Толстого? Последние? Прочту с удовольствием. Я не разделяю. ..
– Нельзя вам говорить!
– Когда вы едете?
– тихо спросил он. - Сегодня. -Нет! Останьтесь ещё на день. Придите ко мне завтра, прошу вас. Я очень прошу.
Она достала три телеграммы мужа и протянула ему. Он долго их читал.
– По -моему, задержаться на один день можно. Останьтесь. Для меня.
– Антон Павлович, не могу, - тихо покачала она головой. Сообщи она мужу, что задерживается, он сегодня же выедет в Москву. А если не выедет, какой приём ожидает её дома? Узнав же, что она виделась с Чеховым, он никогда этого не простит. От семейного мира не останется следа. Их жизнь превратится в ад. Дети пострадают первыми. А ради чего? Ради лишнего визита в клинику длиной в три минуты...
– Значит, нельзя, - вздохнул Чехов.
– Не владею я собой, прошу невозможного... Слаб я... Простите.
Вошёл врач.
– Мне это не вредно, - указав на цветы, твёрдо сказал больной.
Она встала, собираясь уйти; плохо соображая из-за волнения, что делает, стала собирать в папку принесённые ею бумаги и книги. Чехов шутливо заслонил обеими руками цветы. Опомнившись, она смущённо положила рукописи назад. Взяв больного за руку, лежавшую поверх одеяла, шепнула на прощание:
– Выздоравливайте, - и быстро пошла к выходу.
– Лидия Алексеевна!
– окликнул её Чехов.
– В конце апреля я приеду в Петербург. Самое позднее, в начале мая.
– Ну, конечно, - иронически заметил врач.
– А до тех пор будем писать друг другу, - пообещала она и бросилась вон. "Только один день!..." И она отказала. Даже такого пустяка, как остаться на один день, она не смогла сделать для него!
Приятель Чехова, заглянувший к нему на следующий день, вспоминал: "... в помещении, где находился Чехов, было ещё двое больных, и это стесняло свободу беседы." Лидия Алексеевна о посторонних не упоминает.