Дама с собачкой и тремя детьми
Шрифт:
– Антон Павлович!
– закричал он.
– Мы вас искали, искали...
Быстро пожав спутнику руку, Лидия Алексеевна кинулась к брату.
– Ты довольна вечером?
– весело осведомился он. Все близкие знали о её слабости.
– Ни слова Мише, - умоляюще попросила она.
"Я - Яворская?
– вертелось в голове.
– Он ответит со сцены Яворской?" Она почему-то всё ещё сомневалась, что Антон Павлович узнал её.
17.
– Вот тебе, чехистка!
– сказал муж, протягивая театральный билет.
– С трудом достал, и то не в партер, а в амфитеатр. Как же, бенефис Левкеевой, любимицы публики...
– А ты?
– удивилась она, что билет на премьеру "Чайки" один.
– У меня заседание. И, по правде сказать, невелика потеря...
– сухо отозвался он.
Она для приличия подосадовала, но на самом деле была рада. Чехов обещал ей дать со сцены ответ на все вопросы. Миша рядом будет мешать.
Театр был переполнен: зрители пришли "на Левкееву", ожидая весёлого зрелища. Началось представление. Вся - внимание, она глядела на сцену, беспокойно ловя каждое слово.
– Люди, львы, орлы...
– начала монолог Нина Заречная.
В зале засмеялись. Будто пробудившись, Лидия Алексеевна стала с недоумением прислушиваться к проносившемуся по рядам ропоту. Что такое? В зале шушукались и смеялись. Не может быть. Чехов так популярен, так любим...
Первое действие закончилось, занавес стал опускаться. И тут поднялось невообразимое. Зрители свистели, хлопали, улюлюкали, хохотали. Место Лидии Алексеевны было возле двери, и она хорошо слышала проходивших мимо в фойе людей. "Писал бы свои мелкие рассказики... Зазнался, распустился... За кого он принимает столичную публику?..."
Она сидела, не двигаясь. Рядом остановился взъерошенный Ясинский - тот самый сплетник, из-за которого дома у неё когда-то случился скандал.
– Как вам это понравилось?
– задыхаясь от негодования, крикнул он.
– Ведь это чёрт знает что! Позор, безобразие... Символизм какой-то...
Как подобострастно льстил Чехову тот же Ясинский, как низко кланялись ему литературно-журнальные знаменитости! И как он и обрадовались, когда явился случай лягнуть его. О, презренные завистник!
Антракт окончился, зал стал наполняться. В ложе она заметила насупленного Суворина. Но Чехова рядом не было видно. Знай их лица, она могла бы увидеть неподалёку расстроенную Марию Павловну, сестру Чехова, и обливавшуюся слезами Лику Мизинову.
Началось второе действие, и опять она насторожённо следила за произносимыми на сцене словами. Пьеса с треском проваливалась. Зрители продолжали смеяться и шикать. Что должен был чувствовать сейчас автор? Находился ли рядом с ним друг-утешитель? А про ответ со сцены он, наверно, пошутил.
Но вот Нина Заречная протягивает Тригорину
– Я велела вырезать ваши инициалы, а с другой стороны название вашей книги...
– Какой прелестный подарок, - произнёс Тригорин; взяв его, он раздельно прочёл начертанную на нём надпись.
– Страница 121, строки 11 и 12. Есть мои книги в этом доме?
– Взяв книгу, он принялся листать её, бормоча.
– Страница 121, строки 11 и 12.А, вот они. "Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми её".
Зажмурившись, Лидия Алексеевна прислонилась к парапету. Ей внезапно показалось, что весь зал обернулся в её сторону и указывает пальцем. "Страница 121, строки 11 и 12", - звучало в голове. Это был его ответ.
Значит, он всё-таки узнал её под маской, и весь вечер беседовал с нею, Лидией Авиловой, а не с Яворской! Выслушивал её признания в любви, но упорно твердил "Я не знаю тебя, маска!"
Следя за действием, она продолжала повторять заветные цифры. Интересно, что в тех строках? Ответ! Но какой?
Чехов так и не появился в зале. Зрители со смехом говорили, что автор пьесы сбежал из театра. Лидия Алексеевна досмотрела спектакль до конца. Последнее действие ей особенно понравилось. Правда, мешали неприлично шумевшие зрители. Когда Нина, схватив простыню и закутавшись, опять начала свой монолог "Люди, львы, орлы и куропатки", весь зал покатился от дружного хохота. Конец пьесы был совершенно испорчен. Когда же раздался выстрел Треплева, всеобщий хохот заглушал актёров. Занавес опустился под свистки и глумливые выкрики.
У вешалки зрители продолжали бранить автора.
– Слышали? Сбежал прямо на вокзал, в Москву...
– Во фраке!... Как же, приготовился выходить на вызовы...
Она прислушивалась с негодованием, возмущённая до глубины души. Чехов не заслужил такого провала. Пьеса была прекрасная, нежная, поэтичная. На маскараде он рассказывал ей, как летом писал её во флигеле среди зелени, и как ему было тогда хорошо. Где он сейчас и что чувствует? Будь она рядом, то нашла бы слова утешения.
18. О т в е т
Дверь ей открыл муж. Он не ложился, поджидая её у кипевшего самовара.
– Ну что? Большой успех?
– Провал. Ужасный провал, - нехотя сообщила она, недовольно ожидая, что муж обрадуется провалу Чехова.
– Видел бы ты, как улюлюкала литературно-журнальная братия!
– Ох, уж и подлецы эти газетные писаки! Подхалимы они и мерзавцы, - внезапно вскипел муж.
– Да и Чехов хорош. Не его это дело - писать пьесы. Писал бы что-нибудь вроде "Степи". Тут он мастер.
– Уроженцу Дона нравился этот рассказ.