Дань псам
Шрифт:
Чаллиса думала о даре привилегированности — ибо разве это не истинная привилегированность? Богатый супруг, ставший еще богаче, любовник из ближайшего окружения супруга (он запал на нее, так что можно воспользоваться им когда захочется) и еще один любовник, о котором Горлас вообще не знает. По крайней мере так она считает.
Тут сердце бешено забилось. «Что, если он послал кого-то следить за мной?» Такая возможность реальна, но что она может поделать? И что может сделать муж, узнав, что новейший любовник — не участник его игры? Что он, фактически, чужак, находящийся вне контроля и досягаемости?
Горлас может запаниковать. Может стать смертельно опасным.
— Будь осторожен, Кро… Резак. То, что мы начали, очень опасно.
Он промолчал. Она слезла с него и встала около узкой кровати. — Он может тебя убить, — продолжила она, смотря сверху вниз, снова замечая, как годы закалили его тело, как бугрятся мускулы под старыми шрамами. Он не сводил с нее глаз, но выражение их было непонятным, отрешенным.
— Ведь он дуэлянт?
Она кивнула: — Один из лучших в городе.
— Дуэли, — сказал он, — меня не страшат.
— Это может стать ошибкой, Резак. Но, учитывая твое… положение, он вряд ли потрудится послать формальный вызов. Скорее наймет полудюжину негодяев, чтобы избавиться от тебя. Или даже ассасина.
— И, — спросил он, — что же мне делать?
Она заколебалась. Отвернулась, нагнувшись в поисках одежды. — Не знаю. Я только предостерегаю тебя, любимый.
— Могу догадаться, что ты в еще большей опасности.
Она пожала плечами: — Не думаю. Хотя… любой ревнивец непредсказуем. — Повернувшись, она снова оглядела его. — А ты ревнуешь, Резак?
— К Горласу Видикасу? — Вопрос, кажется, его удивил; она заметила, как напряженно он раздумывает. — Титул и богатство. Это, должно быть, славно. Родиться среди благ — не означает заслужить эти блага, так что, возможно, он недостоин своих привилегий… а может, и достоин — тебе лучше судить.
— Я не о том. Когда он берет меня, занимается любовью.
— О. Занимается?
— Иногда.
— Любит — или просто пользуется?
— Какой грубый вопрос.
В давние годы он вскочил бы и принялся расточать извинения. Сегодня он остался в кровати, следя за ней спокойным взором. Чаллиса ощутила в душе некий трепет и подумала, что это страх. Она предполагала получить контроль. Над всем этим. Над ним. Теперь она гадала, получила ли?
— Чего, — спросил он вдруг, — тебе нужно от меня, Чаллиса? Годов за годами вот этого? Встреч в пыльной пустой спальне? Хочешь владеть тем, что не принадлежит Горласу? Ведь ты же не бросишь его?
— Однажды ты звал меня бежать.
— Если и звал, ты явно отказалась. Что изменилось?
— Я.
Взор его отвердел: — Так теперь ты… решилась? Оставить за спиной все? Имение, богатство? — Он лениво обвел рукой комнатку. — Ради такой вот жизни? Чаллиса, пойми: мир большинства людей очень тесен. В нем больше ограничений, чем ты можешь вообразить…
— А ты вообразил, что среди благородных все иначе?
Он засмеялся.
По жилам ее пронеслась ярость; чтобы не выплеснуть ее, Чаллиса принялась торопливо одеваться. — Типично, — сказала она, радуясь, что сумела сохранить ровный тон. — И нечему было удивляться. Чернь всегда думает, что нам все досталось даром, что мы можем делать что захотим, идти
— Я никогда не…
— Ты смеялся.
— Куда ты теперь, Чаллиса? Вернешься домой. В имение, где служанки сбегутся ожидать приказаний. Где готова смена одежды и драгоценностей. Разумеется, после расслабления в ванне. — Он резко присел. — Корабельный плотник, который жил здесь… он жил здесь, потому что больше было негде. Это и было его имение. Временное, зависящее от прихотей Дома Видикас. Когда работа была завершена, его прогнали, и он нашел новое пристанище — если повезло. — Он схватил рубашку. — А я куда пойду? На улицу. В той же одежде, в которой пришел, и смены не предвидится. Как насчет ночи? Может, перекантуюсь в номере «Феникса». Поработав на кухне, получу еду, а если Миза будет в хорошем настроении, то и помывку. А назавтра — те же жизненные трудности, тот же вопрос «что дальше?» — Она увидела на его лице иронию, но слишком быстро пропавшую. — Чаллиса, я не говорю, что ты неуязвима для страданий. Будь так, тебя здесь не было бы. Верно? Я говорю об ограниченных мирах. Они существуют повсюду, но это не означает, что они одинаковы. Иные чертовски более ограниченны, чем прочие.
— У тебя есть выбор, Резак. Он богаче, чем у меня.
— Могла бы отказать Горласу, когда он держал твою руку.
— Неужели? Да, одно в тебе не изменилось — наивность.
Он пожал плечами: — Как скажешь. Что дальше, Чаллиса?
Такое откровенное и почти не стоившее усилий отрицание всех ее аргументов потрясло Чаллису. «Ему не важно. Ничего не важно. Мои чувства, мои взгляды». — Нужно подумать, — отозвалась она, внутренне беснуясь.
Он кивнул без видимого удивления.
— Завтра вечером мы встретимся снова.
Он криво улыбнулся: — Поговорим?
— И не только.
— Ладно, Чаллиса.
Некоторые мысли, порожденные пугающим пониманием себя самого, умеют прятаться за другими мыслями, незримо скользить в тех же потоках, расти и избегать потрясенного осознания. Мы можем их ощутить, это верно — но это не то же самое, что выставить их нагими на жестокий свет правды, под которым они превращаются в пыль. Ум прячется в раковину, играет, восхищаясь своею шулерской ловкостью — по сути, так мы и живем, от мгновения к мгновению, бесконечно жонглируя отрицаниями, истолкованиями и лукавыми подмигиваниями зеркалу. Под всеми нашими «искренними» клятвами и обещаниями бушуют воля ко лжи и страсть к самооправданию.
Но разве это нам мешает?
Чаллиса Видикас спешила домой, не забыв, тем не менее, сделать круг предосторожности. Шепотки паранойи то и дело волновали море ее мыслей.
Она думала о Резаке, человеке, прежде бывшем Крокусом. Она думала о смысле нового имени, о сути найденного ею нового человека. И еще она думала (там, глубоко под поверхностью) о том, что с ним сделать. Горлас узнает, рано или поздно. Он может разгневаться, а может и нет. Однажды ей случится прийти в убежище только для того, чтобы обнаружить на кровати изрубленный, обескровленный труп Резака.