Дань псам
Шрифт:
— Сколько хочешь, Беллам.
— Дополнительное время с наставником, — послышался голос из тени колоннады, — тоже не бесплатное.
Муриллио повернулся, поклонился Стонни Менакис. — Хозяйка, мы только разговаривали.
— Ты давал советы, — оборвала его она, — и подначивал ученика. Первое квалифицируется как урок. Второе — как согласие на сверхурочные занятия в будущем.
Улыбка Беллама стала шире. — Уверяю вас, Госпожа, мой отец не замедлил оплатить дополнительный счет.
Женщина фыркнула, выходя из сумрака. — Любой?
— В разумных пределах — да.
Она выглядела ужасно.
Муриллио сказал Белламу: — Тебе лучше идти.
Учителя смотрели в спину уходящему. — Погляди, — пробормотала Стонни, когда Беллам достиг ворот. — Одни локти и колени.
— Это пройдет.
— Всего лишь этап?
— Да. — Он узнавал игру, способ говорить о Харлло, не называя его имени, не упоминая о жизни, которая его могла бы ожидать, об украденном будущем. Она занималась этим снова и снова, при любой оказии. Внешне невинные реплики — на деле самобичевание мазохистки. Для этого требуется кто-то вроде Муриллио, кто-то, готовый стоять и слушать и делать вид, что все в норме — не замечая метания, не замечая кровь души, оросившую землю под ее сапогами. Она поймала его в ловушку такой роли, пользуясь его влюбленностью, восхищением. Он уже не был уверен, что любовь сможет выдержать подобное злоупотребление.
Мир мал. И становится все меньше.
Он обошел все бедняцкие трущобы к югу от города, между большими дорогами. Он осмотрел десятки неопознанных трупов. Фактически это вошло в привычку; располагая лишь невнятным описанием Харлло, он старался сделать все, что мог. Никто, знавший ребенка, не смог ходить с ним. Ни Стонни, ни Мирла или Бедек. То и дело Муриллио приходилось спускаться в очередную яму и поближе рассматривать очередного мальчишку, вялое пыльное лицо, глаза, сомкнутые во сне или зажмуренные от боли; молчаливые недвижные лица уже преследуют его ночами, проходят парадом, траурной процессией столь горестной, что он просыпается со слезами на глазах.
Стонни он ничего не рассказывал. Не рассказывал о том, как совместные с Крюппом расспросы среди рыбаков и моряков не подтвердили версии о похищении пятилетнего мальчика. Каждый след приводил в пустоту, не давая даже намека или отдаленной возможности — лишь отдаленное сходство с еще одним ребенком, брошенным задолго до прихода смерти — «дважды мертвым», как выражаются стражники, ведущие записи о найденных телах.
— Я подумываю передать мою долю в школе, — сказала Стонни. — Тебе.
Он удивленно повернул голову: — Я не приму.
— Тогда будешь дураком. Хотя я так и знала. Ты подошел бы лучше. Был бы лучшим учителем. Я с трудом поддерживала в себе интерес с самого начала — все было только ради денег. Сейчас я вижу, что готова все бросить. Я не забочусь о школе и учениках, даже о самых способных вроде Нома. Честно говоря, мне ни до чего нет дела.
«Даже до тебя, Муриллио». Да, он расслышал невысказанные слова. Ну, похоже, она
Он отдал сердце не той женщине. «Расчет времени, Беллам Ном, это всё. В мечом в руке.
С любовью в руках.
Да ладно. Я понял это, орудуя рапирой».
— Не принимайте поспешных решений, — сказал он. — У меня осталось одно средство… «Не очень приятное, но тебе лучше не знать».
Стонни просто отвернулась. — Тогда до завтра.
Многие люди, пропитавшись за прожитые годы жесткой негибкостью, приобретают страх перед незнакомыми местами, хотя в то же время жаждут каких-то перемен в жизни, чего-то нового. «Новое» для них — мир фантастический, бесформенный, являющийся ответом на смутные мечты; для него характерно скорее отсутствие старого, нежели присутствие нового. Он — соединение эмоций и игр завистливого воображения, и точное местоположение тут не важно. Попасть в этот мир возможно лишь путем ломки обыденной ситуации, мучительных дерзаний — и как тут не родиться стражу?
А некоторые решают вообще ничего не менять. Некоторые отрицают даже самые разумные перемены.
В «К’рул-баре» бывший солдат малазанской империи Дымка стояла над бесчувственным телом любовницы; за ее спиной ходил взад и вперед Дергунчик, бормоча под нос самообвинения, перемежающиеся взрывами ругательств на полудюжине языков.
Дымка понимала, что же подвигло Хватку на роковой шаг. Но это нисколько не уменьшало ее ярости. Тот же целитель Высшего Денала, что пользовал ее, внимательно осмотрел Хватку, едва Дергунчик привез ее на телеге — и смог лишь подтвердить, что сделать ничего нельзя. Или Хватка очнется, или нет. Дух ее вырван из тела и ныне блуждает неведомо где.
Целитель ушел. Внизу, в главном заде Дюкер и Сциллара сидели в компании призраков. Посетителей почти не было. Дымка, хотя была еще слаба, принялась собирать оружие и доспехи. Дергунчик вышел вслед за ней в коридор. — Что ты задумала? — спросил он, дыша ей в спину.
— Сама не знаю, — бросила она, входя в свою комнатку и бросая кольчугу на кровать. Затем она стянула рубаху и принялась искать стеганое белье.
Глаза Дергунчика выпучились еще сильнее, когда он смог увидеть ее груди, небольшую выпуклость живота, сладкое…
— Ты мне поможешь застегнуться, — сказала она.
— Ух ты… Да. Ладно. А как насчет меня?
Она уделила ему мгновенный взгляд. — Ты решил помочь?
Он зарычал в ответ.
— Хорошо. Пойдем за арбалетами, захватим еще кучу болтов. Ты будешь меня прикрывать, пока это возможно. Выйдем порознь.
— Так точно, Дымка.
Она подняла кольчугу над головой, просунула руки в жесткие рукава.
Дергунчик открыл сундук, вытащив из-под кровати? и принялся ворошить содержимое, ища полосы черной ткани, которыми можно будет прочнее примотать кольчугу к телу Дымки. — Боги, женщина! Для чего тебе все эти тряпки?