Дань псам
Шрифт:
— Как ты смог узнать?
Тулас помедлил и ответил: — Во снах таится смерть.
— Ты Тисте Эдур, — заявил Карса Орлонг, оскалив зубы и хватаясь за меч.
— И не только, — сказал Скиталец. — Он из слуг самого Худа.
Семар Дев развернулась к спутникам: — О, хватит! Поглядеть на вас двоих! За неделю никого не убили. Бедняжки, как вас не разорвало! Решили покрошить его на мелкие полоски? Хорошо. А почему бы сначала не сразиться за право первой драки?
Глаза Скитальца чуть расширились — единственный ответ на
Безрадостная ухмылка Карсы стала еще шире. — Тогда спроси его, чего ему нужно.
— Я сделаю это, Карса Орлонг… в тот день, когда начну исполнять твои приказы!
Тулас Отсеченный даже отступил на шаг: — Кажется, мне не рады. Тогда позвольте уйти.
Онако Семар Дев гордо распрямила спину, сказав: — Я приветствую тебя, Тулас Отсеченный, даже если они не хотят. Если они решат напасть, я стану на пути. Предлагаю все права гостя. В конце концов, это мой треклятый костер, и если идиотам не нравится — пусть зажгут новый. Лучше в лиге или двух отсюда!
— Ты права, — сказал Скиталец. — Извини. Привет тебе, Тулас Отсеченный.
Карса пожал плечами. — Полагаю, — сказал он, — я убил достаточно Эдур. А этот к тому же уже мертв. Но все-таки хотелось бы узнать, чего ему нужно.
Тулас Отсеченный пугливо двинулся к ним — хотя такая осторожность выглядела весьма неуместно для трупа, к тому же способного в любой миг перетечь в форму дракона. — У меня нет срочных дел, Тартено Тоблакай. Я слишком долго познавал одиночество и был бы рад найти иную компанию, нежели компанию самого себя.
— Тогда присоединяйся, — ответил Карса и присел у костра. — В конце концов, — добавил он, — однажды и я могу утомиться от компании самого себя.
— Готов побиться о заклад, еще нескоро, — сказал Тисте Эдур.
Скиталец хохотнул и, казалось, застыдился своего порыва.
Семар Дев не спеша уселась. Она обдумывала слова Отсеченного. «Во снах таится смерть». «Что же», заподозрила она, «он может быть прав. Но почему я так… встревожена? Что он пытается мне сказать?»
— Худ отпустил тебя? — спросил Скиталец. — Или утратил бдительность?
— Утратил бдительность? — Тисте Эдур, казалось, вспоминает слово. — Нет, не думаю. Скорее мне выпал случай. Я решил не терять его.
— И сейчас, — сказал Скиталец, внимательно всматриваясь в сухое, оживленное лишь игрой отсветов пламени лицо, — летаешь туда и сюда, ищешь… чего?
— Инстинкт может проложить дорогу, — сказал Тулас Отсеченный, — когда разум не знает цели. — Он воздел руки и, казалось, просительно оглядел их всех. — Я подумал о том, чтобы вновь увидеть в себе жизнь. Не знаю, возможно ли такое. Семар Дев, такое возможно? Может ли она увидеть меня во сне ожившим?
— Увидеть… что? Не знаю. Если хочешь, зови меня жрицей — но я не поклоняюсь Бёрн, так что хорошей жрицей меня назвать нельзя, не так ли? Но… если ее сны видят смерть, то видят и жизнь.
— Путь от одного к другому обычно ведет
С первый раз Семар ощутила, что Тисте Эдур говорит уклончиво. — Думаю, время еще есть, — сказал он. — Семар Дев, Спящая Богиня больна.
Она вздрогнула. — Знаю.
— Болезнь нужно изгнать, иначе она умрет.
— Полагаю, так.
— Ты будешь сражаться за нее?
— Я не жрица, чтоб тебя! — Она увидела на лицах Скитальца и Карсы удивление и заставила себя отойти от границ кипящего гнева. — Не знаю, с чего и начинать, Тулас Отсеченный.
— Полагаю, отрава исходит от боли чужака.
— Увечного Бога.
— Да, Семар Дев.
— Ты действительно думаешь, ее можно исцелить?
— Не знаю. Есть вред физический и есть вред духовный. Первый излечить гораздо легче. Подозреваю, ярость стала ему опорой. Последним источником силы. Возможно, единственным источником силы для скованного в чуждом Королевстве.
— Сомневаюсь, что он в настроении вести переговоры. Даже если и так — для таких, как я, он проклят.
— Акт необычайной смелости, — сказал Тулас Отсеченный, — придти и познать боль чужака. Даже мысль об этом требует глубокого самоотречения, готовности примерить чужие цепи, вкусить страдание, собственными глазами увидеть свинцовый оттенок, придаваемый отчаянием всему на свете. — Тисте Эдур медленно покачал головой. — Во мне такой смелости нет. Без сомнения, это редчайшая из способностей.
Все молчали. Огонь пожирал себя, равнодушный к свидетелям, и алчность его поглощала все, что в него бросали, вновь и вновь, пока ночь и равнодушие хозяев не заставили его голодать. Наконец ветер разбросал холодные уголья.
Если Тулас Отсеченный искал приятной компании, следовало заводить разговор о погоде.
Утром неупокоенный Солтейкен пропал. С ним пропали кони Скитальца и Семар Дев.
— Мы утратили бдительность, — заметил Скиталец.
— Он был гостем, — отозвалась Семар, удивленная и весьма обиженная предательством. Они видели, что Ущерб нервно топчется вдалеке, словно не желая возвращаться после ночной охоты. Похоже, увидел нечто неприятное… Однако следов насилия видно не было; колышки остались там, где они воткнули их накануне.
— Хочет нас замедлить, — сказал Скиталец. — Слуга Худа, что с него взять?
Но Карса покачал головой: — Ведьма, доброта иногда не требует оправданий. Тебя предали. Твоим доверием злоупотребили. Чужаки, забавляющиеся этим, останутся чужаками навеки — у них не будет иного выбора. Жаль Туласа Отсеченного и ему подобных. Даже смерть ничему его не научила.
Скиталец поглядывал на Тоблакая с интересом, но ничего не говорил.
Ущерб потрусил к ним. Карса сказал: — Я поскачу на поиски новых лошадей. А может быть, Эдур увел их для себя.