Де Рибас
Шрифт:
— Как вы тут? — спросила она совсем по-домашнему. — Сейчас будем обедать. Столовая рядом. Вы, майор, произвели впечатление на генерала.
— Объясните, прошу, почему секретарь мне сказал, что Иван Иванович висит в саду?
— Как? Висит? — засмеялась она. — Он плохо знает итальянский, и видно, все перепутал. У нас висячий зимний сад. Вот он и сказал… что генерал висит!.. — она рассмеялась.
За обеденным столом присутствовали: знакомая Джузеппе Глори — Глафира Алымова, ее подруга по Смольному, дежурный кадет, секретарь, Настя, сам Бецкий и его сосед-граф
— Как вам понравилось наше «Праздное время»? — спросил генерал, но Рибас не спешил с ответом, потому что заметил: ответов тут часто не ждут, и Бецкий продолжал: — В прошлом году мы праздновали сорокалетие корпуса. Кадетов мы готовим не только для войн.
Они изучают латынь, европейские языки, живопись, музыку, мифологию, архитектуру и даже бухгалтерию. У нас отличный ботанический сад, арсенал, архитектурные и медицинские каморы, галерея с живописными картинами.
— А что, с галицинского фрегата картины не подняли? — спросил Миних.
— Подняли. Но они никуда не годятся, — отвечал Бецкий и пояснил Рибасу: — Представьте, моя компаньонка ведет весьма дорогостоящую войну, но тут мы узнаем о продаже картин голландских мастеров…
Слуга поставил перед Иваном Ивановичем кофейник, а Джузеппе понял, что под компаньонкой Бецкий имел в виду императрицу.
— Голицын, наш посол в Гааге, писал, что голландские шедевры нельзя упустить. Кроме того: какой широкий жест перед лицом Европы! Мы ведем войну с неверными, но и не забываем о вечном искусстве, пополняем эрмитажную коллекцию. Моя компаньонка отпустила из казны шестьдесят тысяч золотых. А галеот, на котором перевозили картины, возьми да и утони у финляндских берегов!
— Он утонул сам по себе? — спросил Рибас.
— В бурю наткнулся на скалу.
— Обидная история.
— Да, еще бы, — печалился камергер. — Зато в семидесятом на мое имя мы приобрели отличную коллекцию Троншена. В ней восхитительный Караваджо. Потом Дидро полтора года вел переговоры о собрании картин Тьера, и она обошлась моей компаньонке в 460 тысяч ливров.
Граф Миних потер свой короткий нос и вдруг прыснул смехом в ладонь.
— Что с вами? — спросила Настя. — Будьте милосердны, дайте и нам повод посмеяться.
— А какую шутку ваша компаньонка сыграла с кучером! — воскликнул тонко Иоан-Эрнест.
— Да! Славно, славно, — подхватил Бецкий. — Кучером моя компаньонка называет своего надменного врага — французского министра Шуазеля. Как вы, верно, знаете, он после Чесмы отставлен. Ему на жизнь не хватало, и что же вы думаете? Стал продавать коллекцию своих картин с аукциона.
— Обнищал! — кивал седой головой Миних. — Хоть на паперть с протянутой рукой.
— Ну и чтобы он не умер на паперти, мы купили картин на сотню тысяч ливров. И среди них два прекрасных полотна Мурильо — «Мальчик» и «Девочка».
— «Мальчика», чтобы Шуазелю карточные долги уплатить, — Тонким голоском
— Резонанс этой покупки в Европе был замечателен, — закончил Бецкий.
«О чем бы здесь не говорили, постоянно думают о резонансе в Европе», — отмечал Рибас.
— Вы были в Эрмитажной галерее? — спросила его Настя.
— Увы, нет. Но мечтаю побывать.
— Сейчас самое время, — сказал Бецкий. — Двор в Царском. Я напишу вам записку смотрителю. Ах, все расходы в военное время обременительны, — продолжал он, вздыхая и попивая мелкими глотками кофе. — Фальконе за свою скульптуру запросил неслыханно много. И Дидро на новое издание «Энциклопедии» хочет шестьдесят тысяч и двенадцать лет. А я все не решаюсь ни на эти деньги, ни на этакие годы.
— Поэтому вы и заслужили от Дидро прозвище «нерешительный сфинкс», — сказала Настя.
— Быть сфинксом в глазах Европы совсем не дурно, — вступился граф.
— Но весьма обременительно, — сказал Иван Иванович и обратился к Джузеппе: — Вам, майор де Рибас, я советую продолжить занятия мостом через Неву в кадетском корпусе. У нас отличный натуральный кабинет, оптическая камора. И покои вам для занятий определим. — Улыбнувшись, добавил: — Сфинск распорядится.
Затем майора просили бывать запросто, и он уехал с записками смотрителю Эрмитажной галереи, полковнику-инспектору кадетского корпуса и корзиной с десятком цыплят, выведенных сфинксом с помощью кювезы.
Несколько последующих недель были заполнены приятными и быстрыми событиями, сменами впечатлений. Полковник Андрей Яковлевич Пурпур принял Джузеппе в пустом Меньшиковском дворце учтиво, показал кабинеты, покои для занятий, приставил солдата для услуг. Затем продекламировал:
— Мудрость и молодость редко совместно бытуют. Молодость жаждет, мудрость взирает спокойно. — И продолжал прозой: — милости прошу бывать у меня. Мой дом рядом, за кадетскими флигелями.
— Но где же ваши кадеты? — спросил Рибас. — Я не встретил ни одного.
— Они стоят летним лагерем здесь же, на Васильевском, — отвечал Пурпур. — Земли возле галерной гавани принадлежат корпусу.
Рибас отвез Бецкому французский перевод Гальяни и были принят в салоне Анастази. Теперь не Виктор Сулин просвещал неофита, а сам неофит рассказывал вчерашнему наставнику любопытные новости двора, но зато Виктор одаривал Джузеппе своим тонким анализом.
— Императрица блестяще решает шахматную партию в три хода, — говорил Виктор, подытоживая новости Рибаса.
По его мнению, первый ход состоял в том, что она издала рескрипт о «выздоровлении» бывшего фаворита Григория Орлова и предложила ему приступить к своим должностным обязанностям.
— Но только не в спальне, — смеялся Виктор. — Там обосновался Васильчиков, креатура канцлера Панина. Второй ход был подготовлен исподволь. Еще в конце апреля императрица послала приглашение ландграфине Гессен-Дармштадской прибыть в Россию с дочерьми Амалией, Луизой и Вильгельминой. Последняя была назначена в супруги сыну Павлу.