Демократы
Шрифт:
— Двадцать три! — подсчитывал в блокноте Штястный. — Прошу прощенья, пан президент, за то, что осмеливаюсь вас поправлять, — двадцать три.
— До десяти-то я, как-никак, считать умею. Иначе за что бы меня назначили президентом?
— Но математика наука точная… Раз, два, три, четыре… всего двадцать три, — пересчитал в блокноте Штястный.
— Я насчитал только десять законодателей.
— Ах, я думал, вы имеете в виду партии.
— Вы все время неизвестно о чем думаете, — тяжело вздохнул президент. — Стольких чиновников у нас забирают! Мы могли бы основать здесь филиал словацкого парламента, — съязвил он с серьезной миной.
— Это было бы противозаконно, — прервал
— Да я знаю, — недовольно огрызнулся президент, закипая. — Вы из всего делаете слона!
— Помилуйте, до того ли мне! — остолбенел Штястный. — Небольшая статистика, и то по распоряжению…
— По какому еще распоряжению? — Пар вырвался из котла, подбрасывая крышку. — Кто тут распоряжается? Я тут распоряжаюсь!
— По вашему собственному, пан президент.
— Кошшшмар! С вами невозможно разговаривать по-человечески… Короче, комиссара придется отпустить, да? — он еле сдерживал себя.
— Согласно предписанию — да… Закон…
— Ладно. Оставьте законы при себе. Должны так должны. А работать кто будет? Я, я, вечно я, всюду я? — рассвирепел он снова. — Я и так разрываюсь на части! А если я надорвусь? Кому нужен чиновник с грыжей?
Шеф президиума деликатно присвистнул. Когда президент бывал в гневе, Штястный не только терял дар связной речи, у него буквально подкашивались ноги. На сей раз гнев начальника привел его в замешательство, потряс и поразил, но Штястный не мог не отнестись к президенту сочувственно.
— У пана президента грыжа? — пролепетал доктор Штястный. — Я не знал.
— Да не-е-е-т же! — схватился тот за голову. — Я говорю, че-го сто-ит президент с грыжей и вообще чиновник, если он вот-вот лопнет от натуги!
— Правда, правда, — грустно и тихо согласился шеф президиума. — С грыжей лучше сидеть. С грыжей стоять трудно.
— Да замолчите ради бога! Креста на вас нет!
Доктор Штястный положил руку на грудь, скосил на нее глаза и проникновенно шепнул:
— Я никогда их не ношу, пан президент.
Он явно имел в виду воинские награды.
— Разрази вас гром! — не выдержав, президент потряс кулаками в воздухе и стукнул себя по коленям. — Это переходит всякие границы!
В конце концов они договорились.
«Шефу придется помалкивать!» Как бы не так!
Но все-таки горячился президент напрасно. Закон его перекричал. Согласно положению комиссара Ландика пришлось отпустить.
Обязанности его изменились. Раньше в семь утра, в слякоть и непогоду, он тащился в управление, иначе ему пришлось бы худо. Теперь наоборот. Он совершил бы преступление, явившись на службу.
Он и не ходил.
Нельзя сказать, что новый образ жизни ему нравился. Вместо двух девушек — старуха политика. Как теперь сделать выбор между Желкой и Аничкой? Ничуть не льстили ему и поздравления «дорогого дядюшки». Но Петрович, смеясь, обнимал его со словами:
— Поздравляю тебя, ты теперь мой коллега втройне! Еще чуть-чуть, и догонишь меня. Ты — доктор, как и я; краевой деятель, как и я; кандидат в парламент, как и я. Да поможет и дальше тебе бог…
— И вы, дорогой дядюшка, — добавил Ландик многозначительно и скромно, но на сердце у него было тревожно.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Заседание комитета
Началось заседание краевого комитета.
Еще без четверти девять главный советник доктор Гомлочко приготовил лист бумаги, на котором предстояло расписываться присутствовавшим — чиновникам и членам комитета, расставил на длинном столе пепельницы из модранской керамики {115} —
115
Модранская керамика. — Город Модра в Словакии славится своей белой обливной керамикой с желтыми и голубыми узорами.
116
«Медии» — гаванские сигары.
117
«Египетские» — дорогие сигареты.
Когда рядом в комнате президиума скрипела дверь, он бежал взглянуть, кто идет — не пан ли президент, помогал прибывающим разоблачаться, протягивал пачку заграничных сигарет «экстра», предлагая закурить, и все эти манипуляции сопровождал витиеватыми любезностями.
По мере прибытия членов комитета зеленый стол в форме римской единицы (I) покрывался портфелями. Поздоровавшись, пришедшие растекались по комнате, пристраивались в углах, присаживались на канапе — потолковать о предстоящих делах. Их разговор прерывали делопроизводители с листками зеленой бумаги в руках, где голосующие должны были поставить свои подписи. Они подходили к беседующим и выжидали на небольшом, но почтительном расстоянии, когда на них соблаговолят обратить внимание:
— Что это у вас?
На нижнем конце стола — римской единицы — лежали стопки розоватых папок с документами и материалами, которые предстояло обсудить. Больше всего сегодня среди собравшихся было инженеров. Они сидели вдоль всей стены, от дверей до окна. Свои функции они разделили таким образом, что о фермах моста докладывал один, о быках — другой, о реке, что текла под мостом, — третий, о ее берегах — четвертый, а о шоссе через мост — пятый. Оттого их столько и собралось. И это при том, что самыми внушительными сооружениями на длинном зеленом столе были прошения о пособиях, просьбы о снижении налогов и циркуляры о порядке их взимания.
В зале стоял гул: говорили все сразу. Расписывались на зеленых листочках. В тот момент, когда доктор Лелкеш танцующим, дрожащим почерком ставил свою фамилию, пронзительно зазвенел колокольчик, и энергичный голос объявил:
— Господа, прошу занять места.
Это сказал президент, появление которого они даже не заметили.
Можно было ожидать, что двенадцать господ за столом будут стоя приветствовать своего вождя, как в клубе при составлении списков кандидатов в Национальное собрание. Но нет. Ничего подобного. Как ни в чем не бывало, вместе с референтами они подошли к своим креслам и спокойно сели перед своими портфелями и бумагами. Председательствующий вынырнул на верхнем конце между столом и креслом с высокой кожаной спинкой, как дух из люка на сцене театра. Кое-кто еще топтался возле стеклянной горки, разглядывая горшочки, мисочки, вазы и статуэтки работы народных умельцев, и президент снова позвякал, громко напомнив: