День последний
Шрифт:
Перейдя илистую речонку, отряд вдруг остановился: поле осталось позади; перед ними высокой черной стеной встала вековая дубрава. Узкая дорога убегала вглубь нее, теряясь в тени нависших тяжелых сучьев. Подождав отстающих, разбойники вступили в лес.
Полумрак и прелый запах прошлогодней листвы охватили их со всех сторон. Лес тянулся сплошной, нераздельный, подобный живому существу, которое погрузилось под прохладным пологом покачивающихся ветвей в тонкую и чуткую дремоту, лишь слегка нарушаемую людьми и зверями, прячущимися в тайниках его дебрей. Конский топот скрадывался толстым слоем опавшей листвы, и разбойникам казалось, что даже дыхание их поглощается тишиной и мраком. В этом безмолвии уже не было прежнего
— Пой, Едрей! Пой, Добромир!—воскликнул Рай-ко. — Была не была!
Другие тихо подхватили...
Звуки лились то низкие, то подымаясь и надрывая сердце тайным воплем, словно это не песня пелась и не слова слетали с губ, а само сердце плакало над тем, что было, да не сбылось, слышалось, да недослушалось, желалось, да было как ножом отрезано, чтоб уж никогда не вернуться. Темен лес, глубока печаль! Жил на свете юнак, жил-был — и нет его!
Голоса разносились в ночной тишине, одинокие, потерянные, и лес ни криком зверя, ни эхом не откликался на них. Только концы нижних ветвей слегка шуршали в ответ.
Но вдруг где-то недалеко в лесу громко запели петухи.
— Тсс, тсс. .. Тише, ребята! — шикнул Райко на певцов. — Слышите? Петухи! Видно, уж близко Чуй-Пет-лево...
— Кто его знает! — сонно отозвался одноглазый ху-сар. — Проехали мы порядком. А миновали ль дуплистый дуб, на котором прошлый год на благовещение толстого протостратора 9 вздернули?
И он, наклонившись вперед, поглядел по сторонам. Единственный глаз его блеснул в полумраке.
— Воевода, — тихо обратился он к Райко, — до Чуй-Петлева еще немало езды. Но коли петухи поют, значит близко село. Да, сдается мне, недалеко и царский путь. Скажи ребятам, чтоб не шумели.
Разбойники опять углубились в лес; теперь они ехали уже молча, держась начеку, осторожно погоняя коней и следя за тем, чтобы те не ржали и не фыркали. Лес начал редеть, деревья пошли молодые и более тонкие, словно в заповеднике. На маленькой поляне, утопающей в цветах, отряд, по знаку, переданному по рядам, стал. Пока разбирались, в чем дело, все сошли с коней — размяться и поболтатаь.
— Дымом пахнет. Село близко, — сказал один, зевая.
— Село либо цыганский табор. А может, и углежоги. Костры жгут. Я встречал здесь.
— Как же это? Углежоги в заповеднике? — удивился молодой парень, видимо еще не бывавший в этих местах. Лицо его в полумраке казалось слишком белым и нежным, почти девичьим, да и говорил он тонким голосом, застенчиво.
— Эх, Моско, сразу видно, что ты — новичок! Да по нынешним временам тут каждый сам себе царь. От самого приморья вверх до Большого рва и до самой Ма-рицы — все как есть наше. Хусары да углежоги здесь хозяева. Птичка ли пролетит, царь ли проедет — каждый нам дань плати.
— А говорят, будто здесь царь охотится. И еще — будто царская свадьба проехать должна, — робко заметил молодой разбойник по имени Моско.
Другой тихо свистнул сквозь зубы и, помолчав, отрезал:
— У царя только и работы — на охоту ходить да свадьбы играть. А у нас есть дела поважней.
И, махнув рукой, замолчал.
В это время на верхнем краю поляны раздвинулись кусты, и оттуда вышел старый одноглазый разбойник.
— Тихо! — прошептал он, приложив палец к губам.— Выше на горе, отсюда камнем докинуть, царский путь проходит. Воевода Момчил
Названные, передав поводья товарищам, скрылись в кустах. Последним шел юный Моско.
— А вы — за мной, за мной! — скомандовал одноглазый, когда они исчезли из виду, но кусты еще качались и слышался треск сучьев.
И он первый двинулся вперед по узкой тропинке, вонзавшейся в лес наподобие тонкой иглы.
Вскоре лес опять поредел, и разбойники выехали на круглую поляну. По краям ее виднелись обгорелые пни, сучья и свежая щепа. В верхней части поляны, куда направился одноглазый, среди каких-то темных, частью низких, частью более высоких холмиков, похожих на стволы поваленных деревьев, горел костер. На стволах сидели два углежога с испачканными лицами, одетые в лохмотья, Райка, Сыбо, косматый Халахойда и Батул. В стороне были сложены дрова, а возле деревьев находился загон, огороженный плетнем, где спало маленькое овечье стадо. Огромный пес с злобным рычаньем кинулся к при -шедшим. Углежоги вскочили, чтоб посадить его на цепь, а Райко обернулся — посмотреть, кто пришел. На лице его играл отблеск огня, щеки раздулись. Он что-то жевал.
— А, это вы? — воскликнул он с набитым ртом, громко, весело.
И спросил шедшего впереди одноглазого:
— Ты послал людей следить за дорогой, Войхна?
Тот кивнул.
— Ну, пустите коней попастись и садитесь! Без цере* моний! Постол и Трифон нас угощают.
Старший угольщик, с большим шрамом от ожога на лбу, поднял голову.
— Милости просим, добрые люди, чем бог послал. Мы — свои, — гостеприимно промолвил он.
Разнуздав и стреножив коней, разбойники сели вокруг огня. То, что они издали приняли за стволы поваленных деревьев, оказалось двумя рядами камней, посеревшими от дождя, ветра и глубокой ветхости, вросшими в землю и так загнутыми по краям, что получился как бы открытый рот. Эти камни и были Змеевы зубы. На одном из них, более плоском и широком, лежали несколько просяных хлебов и козий сыр. Проголодавшиеся хусары не заставили себя долго просить. Челюсти принялись усиленно перемалывать сухой хлеб.
— Ну, рассказывай дальше, Трифон, — промолвил после небольшого молчания Райко. — У нас в Родопах тоже олени водятся, но про таких я не слыхал!
— Есть, есть, — возразил младший углежог, не оборачиваясь и продолжая шевелить угли кизиловой палочкой. — Известное дело: белого оленя увидать — не к добру. Но между белыми есть один — самый белый и самый старый. Весь белый, как снежный сугроб, а рога — золотые. Коли он появится, значит, либо царь скоро помрет, либо царству конец. Вот как!
— Примета не обманет,—назидательно поддержал старик. — Примета — она от бога. К примеру, вот тоже когда царь Михаил — царство ему небесное! — с сербами воевал, о белом олене с золотыми рогами слух пошел. Видели его ранним утром на Медвежьей пяте, на горном лугу, против Главанова городища. Малость времени прошло — слышим: убили сербы царя и бояр его в плен позабирали.
— Буен он был и неистов, — вмешался в беседу одноглазый Войхна. — Оттого и голову сложил. Эх, с тех пор и я без глаза остался!
— И ты говоришь, Трифон, будто опять белого оленя видели, а? — спросил Райко. — Так что ж это значит? Двойная борода царь Иван-Александр жив-здоров, на охоту ездит, свадьбы справляет. Выходит, царству его погибель? Так, что ли?
Углежог помолчал, потом поднял голову и, поглядев на Райка и его спутников покрасневшими от дыма, мигающими глазами, сурово, таинственно произнес: