День последний
Шрифт:
Момчил поднял голову.
— Ну, братья, и вы — в путь! — весело промолвил он, обернувшись к момчиловцам. — В одном поприще отсюда есть ручей. Место тенистое. Помнишь, Нист°р? Остановитесь там, устройте привал, приготовьте полдшк. И мы с боярышней как раз подъедем.
Рослые фигуры момчиловцев тоже скоро скрыла листва. Раз или два ветер донес голоса Твердки и Добро-мира, затянувших прежнюю песню, которой вторило лесное эхо.
Момчил спрыгнул с коня.
— Пойди сюда, Елена, — сказал он, глядя в глаза девушке. — Прежде чем стать моей женой перед людьми и перед богом, ты должна многое узнать... Узнать, что
Елена поглядела на него полуиспуганно; щеки ее покрыл густой румянец. Не выдержав его взгляда, она опустила глаза. Хотела взяться обеими руками за гриву коня и соскочить сама, но Момчил предупредил ее. Прежде чем она успела ступить на землю, он взял ее на свои сильные руки и, тяжело шагая, понес к дубу. Ее тело легло ему на руки, дыханье грело ему шею под левым ухом. «Как в Подвисе, — промелькнуло у него в голове. — Вихрь налетел на деревья, грудь Елены прижалась к моему сердцу». Волна тепла, овеявшая его тогда в монастыре, возле виноградной лозы, теперь опять закипела в глубине его существа, удесятерив его силы, так что ему захотелось без конца носить девушку на руках по шумящему перед грозой лесу. Конь сам пошел за ним, щипля по дороге высокие стебли. Дойдя до дуба, Момчил опустил Елену на почернелый, изогнутый коромыслом корень. А сам, выпрямившись, оперся рукой на ствол дуба. Некоторое время оба молчали, как бы прислушиваясь к песне двух певунов, долетавшей, затихая, между порывами ветра.
— Елена, — промолвил, наконец, Момчил твердым, суровым голосом, — мы теперь одни, и послушай, что я хочу тебя спросить. Скажи мне еще раз: когда Игрил приехал в Цепинскую башню и сказал тебе, что я с поезжанами жду тебя в лесу, что ты обо мне подумала?
Елена устремила на него, не мигая, глубокий взгляд своих прекрасных глаз. Щеки ее опять покрылись румянцем.
— Я давно ждала тебя, Момчил, — сказала она. — И когда боярин повел речь о тебе, не удивилась и ничего не подумала, Я уж все передумала и решила: если приедешь — убегу с тобой, а опять не приедешь — постригусь в том монастыре, где твоя сестра Евфросина.
У Момчила словно гора с плеч свалилась. Но хоть ему и стало легче, все-таки одна мысль продолжала терзать и грызть его.
— Спасибо, Елена. Я верю тебе, — сказал он. — Но я боюсь другого. Боюсь, — тут он нахмурился и опустил глаза в землю, — что ты, как собиралась тогда, в монастыре святой Ирины, пошла со мной ради отца, чтобы грех его искупить, а не из любви ко мне. Слушай, — глухо продолжал он, не давая ей времени ответить, и вся его крупная фигура, скользнув по стволу, склонилась к боярышне. — Я этого не потерплю. Ни в коем случае, — он ударил кулаком по коре дуба как раз там, где была вырезана стрела. — Сегодня же отвезу тебя в Цепино и пальцем тебя не трону. Какою взял, такой и верну.
И он, весь задрожав, умолк.
— Момчил, Момчил, зачем ты мучаешь себя и пугаешь меня, — возразила Елена с печальной улыбкой. — Было время, я в самом деле думала об этом. Но это давным-давно прошло. Мы сделали друг другу много зла, но только для того, чтобы потом еще сильней полюбить друг друга. Полюбить друг друга, слышишь? Я полюбила тебя еще на Комниновом лугу...
— Не меня полюбила ты тогда, — прервал Момчил, — а боярина Драгшана.
— Пусть так, Момчил, — опять улыбнулась Елена.
Привстав, она схватила его за руку и прислонила к
ней свою голову.
— В Одрине полюбила Драгшана, а в монастыре — хусара Момчила. С тех пор ты стал мне мил и дорог, Момчил, я это тогда же поняла.
— И ты с тех пор стала мне мила и дорога! — быстро промолвил он в ответ с прояснившимся лицом. — Когда ты стояла возле монастырской лозы, тонкая и стройная, как она, что-то пронзило мне самое сердце.
Он тряхнул головой и прибавил другим голосом:
— Но когда я понял, что полюбил тебя, меня взяла страшная досада,
— Поэтому ты и разрубил лозу мечом?
— Да. Разрубив ее, я думал убить тебя в своем собственном сердце. Но это мне не удалось — кончал °н совсем тихо.
— Не удалось, — повторила Елена, укоризненно и печально глядя ему в глаза. — Шесть лет прошло с тех пор, М0МЧил, шесть долгих лет я молилась богу и ждала тебя, а ты бежал куда-то далеко, не присылая о себе вести, не подавая знака.
— Бежал, это верно, — пробормотал Момчил.
Он почему-то окинул взглядом поляну и обе дороги, no которым ветер гнал листья и ветки, потом сел рядом с Еленой. Взял ее за руки, нежно заглянул ей в глаза и несколько раз поцеловал их.
— От себя бежал, Елена, для того чтоб... — промолвил он, и лицо его потемнело, смялось, как старая рукопись. — В самом деле, из монастыря я бежал не только из-за Евфросины. Ни болгарские, ни греческие пограничники не простили бы мне бед, которые я наделал; я перешел в Сербию, чтоб и от них уйти, дать им позабыть обо мне. Но потом! Год прошел, два года прошли; я мог бы вернуться. Мог, но не хотел. Как только подумаю о возвращении, так о тебе вспомню. Сердце меня к тебе тянуло, а что-то другое мешало. Не то гордость, не то злость, не то стыд, что не удержусь и сейчас же пошлю i< тебе сватов. В Сербии-то я и понял как следует, что ты в мое сердце прокралась — и навсегда. А знаешь, что я там делал? Чем занимался? — продолжал он, понизив голос. — Да тем же, чем здесь: разбоем. Только та разница, что прежде мне было легко кровь проливать: мстил я, злоба мне помогала. А теперь нет! Наступит ночь, лягут хусары у костра, а я ворочаюсь, ворочаюсь, сон от меня бежит, глаз никак не сомкну. Тот же ветер, что в лесу шумит, словно и в моем сердце бушует. А только подумаю о том, чтобы в Родопы вернуться, — ты передо мной. «Ежели я постучусь к ней, а она велит слугам прогнать меня, разве я это стерплю?» Ни одному боярину, Елена, не простил бы я обиды, а тебе — меньше всех. Все меня грызла мысль, что ты — боярышня. Не мог я тебе этого простить. Ах, Елена, — с тяжелым вздохом промолвил он, — ты всегда наверху была, сверху на людей глядела, рабской доли не знала. А не знала рабской доли, не знала и лютой вражды, когда в сердце жажда мести змеей ядовитой угнездится и сосет, и сосет, и ничего кругом видеть не позволяет.
Он вздохнул еще тяжелей, хлопнув ладонью по твердому корню, на котором они сидели. Опустил голову на грудь и долго сидел, не говоря ни слова. Левая рука его, которую Елена держала у себя на коленях, время от времени вздрагивала и сжималась.
— Все это ушло в прошлое, Момчил, и больше не вернется, — тихо сказала Елена, но с какой-то боязнью в голосе.
— Больше не вернется, — подтвердил он и опять замолчал, о чем-то задумавшись. Вдруг лицо его опять потемнело: — Погоди, Елена, я еще не все тебе сказал. На четвертый год в Сербии я от тоски запил и на все рукой махнул. Коли, думаю, в ад попал, так чем глубже, тем лучше: пускай сгорит душа, чтоб и следов не осталось. Позабыл и о Сыбо, и об Евфросине, и о черной рабской доле братьев моих. Да не то что забыл, а мучителям и губителям их помощником стал, слугой Хреля, Оливера. С самыми отпетыми подружился, с Новаком Дебелым, — был такой... Вино с ними пил, кровь проливал ...
Он вдруг остановился и, схватив ее за руку, заглянул ei% в глаза лихорадочным взглядом.
— Вот какой Момчил, боярышня! Что же? Согласна ты и теперь выйти за меня, назвать меня своим мужем перед людьми и перед богом? — сурово спросил он, глядя на нее с какой-то злобой и вызовом.
Она встретила этот взгляд и не опустила своего. Оба, блестя глазами, глядели друг другу в лицо гордо, испытующе.
— Пусть так. Ты не один несешь ответ за эту кровь,— наконец тихо, словно про себя, промолвила Елена; потом уже громче прибавила: — Твое сердце много страдало.