День последний
Шрифт:
И, схватив свое большое золотое блюдо, он, с помощью слуги, поспешно переложил на него лакомство.
Бояре громко' з а с м е я л ись, з ашу мели.
— Молодец, Михаилчо! Многие тебе лета! — кр и к нул тот же сидящий на нижнем конце стола боярин в чине протосеваста. — Вот это по-царски! Отыскала золотой перстень, ну и ешь на золотом блюде. Ха-ха-ха!
Более порывистые бояре вскочили из-за стола; боярыни вытянули шеи.
— Ешь, ешь, мишенька! — послышалось отовсюду.
— Кушай на здоровье с царского блюда царекий пирог!
— Дайте ей вина — горло
— Меду, меду еще!
— За стол, за стол посадим ее, бояре!
— В честь и в воспоминание о царевичевой свадьбе!
Тут подвыпившие бояре пришли в азарт. Большинство, забыв о медведице и пироге, повернулись к Ми-хаилу-Асеню.
— Да здравствует u а р евич!
— Да здравствует Михаил-Асе нь!
— Да здравствует молода я су пруга его Мар ия!
Видя, что все взгляды устремлены на нее, маленькая
княгиня растерялась. Но Михаил шепнул ей что-то, и она опять показала свои хорошенькие зубки и помахала ручкой.
— Да здр а в ств ует царь и импе рато р! — в оскл и кнул в свою очередь Михаил-Асень, зардевшись и глядя в сторону византийцев.
Бояре залпом осушили свои чаши.
— Да здравствуют Иоанн-Александр и Андр о ник!— пробурчал и протосеваст, громко стукнув серебряной чаш е й по столу. — Да здравствуют и г р е ки и бол г ары! Да б уде т между нами м и р! До в ольно пролили мы христианской крови!
Он опустил голову, и длинная белая борода его растеклась по темнокрасной одежде, словно растаявший снежный с угроб.
— Кир Ставраки, — снова подняв голову, обратился он к маленькому сухому византийцу, такому же седому, как он, сидевшему возле Раксина.
– Хотя ты, кажется, на что-то^ сердишься, но я хочу тебя спросить. Помнишь, как еще при старом императоре я с боярином Гры-дей — царство ему небесное! — приезжал в Царьград от царя Михаила-Шишмана, вечная ему память? Помнишь?
Византиец поднял на него свои маленькие бесцветные глаза и кивнул.
— Помню, бояр Панцос, — неохотно промолвил он по-болгарски.
— А помнишь, как мы пили вино и какие провозглашали здравицы?
— С тех пор много воды утекло. Стар я стал, —ответил византиец медленно, словно взвешивая свои слова.
Протосеваст Панчу поглядел на него, слегка нахмурившись.
— Стар стал? Я ведь тоже постарел, а ничего не забыл, — многозначительно возразил он. — У меня все в голове хранится, словно грамотей какой туда записал. Мы наполняли и поднимали чаши, и речь между нами шла только' о мире. И крест целовали, и патриарх нас благословил. А потом — опять за мечи!
— Нехорошо, нехорошо, кир протосеваст, — воскликнул с обиженным выражением лица молодой византиец. — Ромеи... 1
Он закончил по-гречески, глядя на царевича и Раксина.
— Вино веселит сердце, но помрачает разум, — медленно промолвил Раксин, кидая недружелюбный взгляд на протосеваста.
Боярин Панчу вздохнул и нахмурился.
— Нет, Раксин, вино не помрачило мне разум. И ты, кир Мануил, прости, — обратился он к молодому византийцу. — Я не корю греков. Вы — наши гости. По-хорошему мы встретились, по-хорошему и расстаться должны.
Протосеваст остановился и обвел взглядом присутствующих. .
1 Ром е и — буквально — римляне, так называли себя греки — подданные Византийской империи.
И»
— Я старик и не сегодня-завтра уйду туда, куда ушли Грыдя и Шишман: предстану перед господом богом и его судом праведным. Может, я и ошибаюсь, но сдается мне: много христианской крови прольется. Тяжело у меня на сердце, почтенные гости-бояре. Нечестивые агаряне 25 с великой силой на землю христианскую напирают, неся разрушение и гибель. Жгут, грабят, в по> лон берут. И конца той беды не видно!
— Спаси нас господи и святой Димитр! — промолвил старый Ставраки, крестясь.
Молодой византиец опять вскочил на ноги и с прежней горячностью заговорил по-гречески. Остальные греки и кое-кто из болгарских бояр покрыли его речь рукоплесканиями.
— Я понял, понял, — заговорил протосеваст, кивая.— Ты молод, кир Мануил, — тебе все нипочем. Ты говоришь, император и Кантакузен отразили натиск Орхано-вых 2 войск, высадившихся с тридцати шести кораблей, и ты сам видел это. 5I об этом слыхал, и дай бог, чтобы христиане всегда одерживали над агарянами такие победы. И о пленении знатных агарян слыхал тоже. Да что из этого? Их отсюда прогонят, они оттуда наступают, и, сам видишь, опять христианскую кровь пролили, плоды трудов христианских погубили. От Никодимии и Никеи рукой подать до Царьграда, а ведь силы Орхановы их уже достигли.
— Эх, Панчу! — весело воскликнул болгарский боярин, который позвал медвежьих поводырей в горницу. Теперь он улыбался еще беззаботней; губы его были влажны от вина. — Что об этом думать! Император Андроник и Иоанн Кантакузен — храбрые витязи, а до нас еще во-о-он сколько! Давайте выпьем, дорогие гости, за уничтожение агарян!
Молодые бояре и византийцы с готовностью последовали его приглашению, дружно осушив свои чаши. Только протосеваст не выпил своей.
— Здравицами легко врагов побеждать, Витомир,-сказал он после долгого молчания. — По-твоему так: чужая беда — не в наши ворота! Видите, братья христиане, что выходит! — Голос его зазвучал громко, мощно, глаза засверкали из-под нависших седых бровей: — До нас, болгар, далеко, а до греков нам дела нет. Сердитесь, ощетинившись друг на друга, деретесь и кровь междоусобно проливаете христианскую, а придет время — ноги султану будете целовать. Помяните мое слово, хоть дай бог и внукам вашим до этого не дожить!
Слова его звучали вдохновенным и грозным пророчеством. Он словно вырос, возвышаясь над всеми присутствующими. В глазах его горел вещий огонь. Он оттолкнул рукой свою полную чашу, и вино разлилось по ск а -терти, густое и алое, как кровь.
— Не хочу вина, пейте сами, — мрачно сказал он. — Свою кровь, кровь детей своих пьете. А ты, Михаил-Асень, — повернулся он к царевичу, который притик, побледнел и слушал молча, — опояшься мечом и укрепи десницу свою! Тяжелые, трудные годы наступают для христиан, помни слова боярина Панчу.