Деревня на перепутье
Шрифт:
— Товарищ Толейкис, и ты, Григас. Все это хорошо, что вы делаете для подъема своего колхоза, — сказал он, невпопад прервав Арвидаса. — Ваша инициатива достойна всяческого содействия. Вы не подумайте, что я хочу вас ограничивать или каким-то образом обойти последние указания партии. Отнюдь! Но вы же, товарищи, не различаете инициативу и самоуправство! А самоуправство партия не поощряла и не будет поощрять. Почему вы не придерживаетесь указаний райкома? Наш уполномоченный Навикас жалуется, что в колхозе «Лепгиряй» с ним не считаются.
— Навикас ничего не смыслит в сельском хозяйстве, — вставил Арвидас.
— Ему это и не нужно — он представляет не министерство сельского хозяйства, а политическую линию партии на селе. А вы ее извращаете, уважаемые. Мне сообщили, что вчера «Лепгиряй»
— Да, вчера мы продали четыре коровы, но они были только дойные, а не молочные, — спокойно сказал Арвидас. — До середины апреля мы намерены сдать всех коров, которые дают мало молока и не приносят пользы колхозу.
— Да вы ведаете, что творите? И в какое время? Партия бросила призыв догнать и перегнать Америку, поощряет развитие животноводства, увеличение производства сельскохозяйственных продуктов, а вы уничтожаете поголовье дойных коров! Толейкис коммунист молодой, горячий, и вообще… понятно. Но твоя голова где, секретарь парторганизации колхоза?
— Простите, товарищ секретарь, — Григас съежился, будто стараясь спрятаться за столом от осуждающего взгляда голубых глаз. — Я всегда выполнял ваши указания, хотя, как теперь видно, не все завитушки были на месте. О многом следовало самим подумать и поступать по совести, да вот все задним умом крепки. Страх, недоверие владели людьми, товарищ секретарь. Одна голова думала за всех, чтоб ее туда. А сейчас — нет. Сейчас партия призывает всех думать. Вот мы и думаем. А что касается плохих коров, то Толейкис дело делает, коли их продает. С мышью в упряжке далеко не уедешь. Лучше держать одну хорошую и получать молока как от двух худых, чем трех худых — это вам каждый колхозник скажет. Кормов пойдет меньше, трудодней за уход меньше, а пользы — больше. Хозяйство на том и держится, что сеет одно зерно, а убирает сам-десят. Надо глядеть, как лучше выходит, товарищ секретарь.
— Оставь свою мудрость при себе. В этом кабинете я сижу восьмой год и знаю, чем могут кончиться ваши авантюры. Ужас! Преступление! Мало того, что уничтожаете поголовье скота, хотите провалить и кормовую базу, а тем самым — животноводство. Им, видите ли, кукуруза не годится! Они засеют лишь треть предписанного планом, а остальное — картофелем, свеклой, смесью…
— Товарищ Юренас, — Арвидас нетерпеливо побарабанил пальцами по столу — он был раздражен, потому что терпеть не мог людей, полномочия которых простираются дальше, чем их ум. — Мы хотим посеять кукурузу на корм скоту, а не для отчетов. Нам корма нужны. Мы должны быть уверены, что осенью снимем не меньше, чем запланировали по весне. Иначе у нас не будет ни бекона, ни молока, ни денег на оплату трудодней. Давайте посмотрим, можно ли в наших условиях уповать на кукурузу как на основную культуру? В первый год она плохо уродилась, в следующем урожай был лучше, но не такой, какого ожидали, а сейчас опять же никто не уверен, не провалит ли кукуруза наши планы. Нет, нельзя строить кормовую базу на одной кукурузе. Да и вообще неправильно ставить все на любую одну культуру. Погода у нас капризная, вот почему мы в три раза уменьшили участки, отведенные под кукурузу, и будем сеять больше смеси и однолетних кормовых трав — они и самым неблагоприятным летом не оставят крестьянина в беде.
— Красота получается! Вы уменьшаете поголовье дойных коров, но выручаете больше молока; вместо кукурузы вы сеете злако-стручковую смесь, и у вас никогда не переводятся корма! Словом, все делаете наоборот, не так, как учит центр, и у вас получается хорошо. Удивительно…
— Центр учит, что надо учитывать условия, товарищ Юренас. Если сверху предложат выращивать апельсины и забудут отметить, что это касается южных районов, неужто и мы кинемся разводить апельсиновые сады?
Юренас откинулся на стуле и с минуту молча глядел на Арвидаса. С укором, со злостью. С удивлением и завистью. У него внутри что-то раскололось пополам, как не раз бывало, когда он сталкивался лицом к лицу с какой-нибудь проблемой. Одна половина его сознания
— Вы весьма остроумны, товарищ Толейкис, — наконец молвил Юренас. Что-то треснувшее внутри снова склеилось в монолитное целое, под сенью которого он всегда чувствовал себя в безопасности, как судно, обогнувшее опасный подводный риф. — Стоит позавидовать вашему остроумию. Но не думайте, что вместе с культом мы похоронили уважение к авторитетам, которые этого заслуживают.
— Авторитеты я уважаю, но не творю из них кумира, не молюсь на них, потому что религия, какой бы она ни была, коммунизма не построит. Я неверующий, товарищ секретарь, и считаю, что нам, коммунистам, не к лицу ждать чуда от богов, а надо доверять массам, народу, его разуму и мудрости, а это далеко еще не делается.
— Посмотрим, сейчас мы посмотрим, до чего доходит эта ваша мудрость, уважаемый. — Юренас открыл лежащую перед ним папку, вынул из нее какую-то бумажку и тыльной стороной ладони пододвинул к Арвидасу. — Будьте любезны ознакомиться, здесь тоже народная мудрость, хоть несколько иного характера, чем вам бы хотелось.
Арвидас пробежал глазами текст, напечатанный на машинке. Внизу было накорякано несколько подписей, среди них — три креста, видно, кто-то, желая застраховаться, прикинулся безграмотным.
— Работа Лапинаса. Полюбуйся. — Арвидас подал жалобу Григасу.
Тот уткнулся в бумагу и, внимательно ее прочитав, сердито швырнул на стол.
— Семь подписей. И ни слова правды! Слышит звон, да не знает, откуда он. Послушайте, товарищ секретарь, я вам расскажу, как там было. Собственными глазами не видел, не хвастаюсь, но все, кто был тогда у Лапинаса, знают, что Римшене сама рассекла себе губу. Врунья несусветная…
Юренас взмахом руки остановил Григаса.
— Навикасу поручено разобраться. Но и без расследования ясно, что стычка во дворе Лапинаса вызвала такой политический резонанс, который легко не загладить. Я не говорю уже о бандитском поведении с Римшами. За кого ты их принял? За кулаков? За прихвостней капиталистов? За врагов народа? Непростительная политическая близорукость! Так мог поступить только помещик со своими батраками, а не коммунист с многодетной семьей колхозника. «…Ни слова правды…» А это что, если не правда, Антанас Григас? Разве вы не отобрали у Римши вторую корову, не приравняли их к такому Лапинасу, хоть одна — мать-героиня, а другой… сам черт не разберет, кто другой…
— Мы боялись, чтобы исключение не разозлило людей, — оправдывался Арвидас, в душе признавая правоту Юренаса.
— Не задев за деревья, по лесу не проедешь, — добавил Григас.
— А далеко ли вы уехали, уважаемые? — Юренас взял со стола двумя пальцами, будто червяка, жалобу, бросил ее в папку и вдруг, словно из отвращения или от испуга, резким движением оттолкнулся со всем стулом от стола. — Никуда вы не уедете. Не туда вы повернули. Заблудились! Надо было сперва растолковать народу смысл решений правления, дать время на то, чтобы народ свыкнулся, потом разобраться в настроениях, а вы долбанули сразу, будто обухом по голове.
— Мы говорили со всеми, объясняли. Правда, может, чуть поспешили, но кто хотел понять, тому времени хватило, а для кого колхозные дела чужие, того и за целый год не просветишь, — заметил Арвидас.
— Не мы спешили, товарищ секретарь, — весна поторапливала, чтоб ее туда! Землица наша. Кушать просила — навозу…
— О навозе еще будет разговор. Без обиняков скажу: твоя затея, Толейкис, чтоб поднять колхоз частнособственническими методами, более чем сомнительна. Мы понимаем значение естественных удобрений в сельском хозяйстве, но это еще не значит, что во имя экономической эффективности мы должны поступаться идейными принципами. Что это за сделка между колхозом, общественной организацией, и отдельными лицами, уважаемый? Вы нам навоз, мы вам осенью — солому… Как назвать такой бизнес, уважаемые? Что это — возвращение на тридцать пять лет назад, к нэпу, или политическая незрелость? Еще немного, и вы скатитесь до того хитрого председателя, который, придя руководить колхозом, половину коров из общественного стада роздал доить колхозникам до появления новой травы.