Деревня на перепутье

Авижюс Йонас

— А я-то дура… думала… заберут… в милицию погонят… — лепетала она, сопровождая каждое слово взрывом хохота. — Заберут, допросят… Ха-ха-ха! А тут… Коврики, галстук… Ха-ха-ха… Вильнюс… республиканская выставка… Ну и дура… дурища… дуреха… Ха-ха-ха!

— О какой милиции тут плетешь? — Мартинас встряхнул Морту. — Успокойся. Люди на нас смотрят.

— Люди? Какие? Будто тут есть люди? — Она еще хохотала, но уже без прежнего одурения, все тише, спокойнее, пока не замолкла, утомленная припадком. Минуточку она сидела, тяжело дыша, понурив голову, потом повернулась к Мартинасу и положила ему руку на колено. — Я все скажу, Мартинас. Может, ты уже знаешь, но я все равно скажу. — И она с удивительным

спокойствием рассказала о своем разговоре с Шилейкой.

Мартинас оторопело слушал. Да, все обстояло так, как он догадывался. Но зачем нужно было рассеивать иллюзии?

— Зачем ты мне это говоришь? — зло спросил он. — Иди и сообщи милиции.

— Я в жизни ни на кого не жаловалась, а если теперь сказала, то потому, что иначе не могла. Не могла, Мартинас. Ты знаешь мою жизнь. Столько лет с Лапинасом… Любила… жалела… плевала на людскую молву… Кулак? Господи, чем он виноват, что отец столько добра оставил? Сын — бандит? Ну разве отец может отвечать за сына, да еще за приемного? Вы его поносили, унижали, презирали, а я жалела. Но вот пришел Толейкис. То дело с коровой, потом Бируте ушла. Меж нами появилась брешь, и с каждым днем все шире, шире… Потом эта страшная свадебная ночь. Господи, господи… Я еще не видела, чтоб человек так другого человека ненавидел! Он никогда людей не любил, но раньше-то я его понимала. Смерть Адолюса, потерянное имущество… Было за что… Имущество… Кто имущества не хочет, Мартинас? Но будто можно из-за этого другого топить? Ту ночь, когда сгорели Гайгаласы, я столкнулась с ним в сенях. Его одежда керосином воняла. Тогда я худого не подумала, а теперь понимаю, почему она воняла керосином… — Морта говорила тихо, изредка останавливаясь и словно придерживая разбежавшуюся мысль. С каждым словом ее голос становился легче, чище, бойчее — так камень, катясь с горы, обрастает землей и набирает скорость.

Мартинас остановившимся взглядом смотрел в глубину сквера. Переплетенные тени деревьев. Ряд белых лавочек. Дорожки, посыпанные желтым песком, янтарные дорожки, и на одной из них такая же янтарная детская коляска, женщина, а за ней по пятам пестрое голубиное шествие.

«Таким образом, товарищи, переходим к следующему пункту повестки дня. Пригласите Мартинаса Вилимаса… Садитесь, товарищ Вилимас. Туда, туда, поближе к двери…»

Исчезли скверик, переплетение теней, янтарные дорожки с пестрым голубиным шествием. Комната заседаний райкома. Паркет. Длинный стол, за которым вплотную сидят люди. И переплетение взглядов — колючая проволока, отделяющая от этих людей его, Мартинаса. «Обсуждается вопрос Мартинаса Вилимаса. Слово предоставляется товарищу Юренасу…» А может, Навикасу? Может, Альсейке? Неважно кому, важно, что предоставляется слово и что оно будет произнесено.

«Вилимасу по-дружески советовали, старались помочь, но он с непростительным легкомыслием отнесся к искренним усилиям наших старших товарищей. Более того — он прямо-таки игнорировал указания партии. И вот результат: наступает зима, а колхоз не уложил достаточно силоса, планы заготовки молока и мяса угрожают полным провалом. Могло ли так случиться, если бы Вилимас с о з н а т е л ь н о — подчеркиваю это слово, поскольку, как мы позже увидим, оно здесь уместно, — если бы он сознательно не провалил план сева кукурузы (ведь кукуруза в этом году уродилась на славу!)? Нет, такого бы не случилось, товарищи члены бюро. Вилимас доигрался не случайно. Вы не подумайте, товарищи, что я, используя старые методы, выискиваю врагов среди друзей. Отнюдь! Мне бы не хотелось подозревать тебя, Мартинас Вилимас, но как закрыть глаза на факты? А факты следующие. Когда ты был председателем, ты выдвинул в бригадиры своего двоюродного брата Шилейку. Позднее вскрылось, что Толейкиса избил (а

может быть, хотел убить?) не кто иной, как твой вышеуказанный родственник. Это один факт. Ты близко дружишь с Годой Лапинайте. А кто же ее отец, не говоря уже о его прежнем социальном положении? Поджигатель и инициатор избиения Толейкиса… Достаточно этих двух фактов, уважаемые члены бюро, чтобы стало ясным, в руках какого человека очутился партийный билет…»

Мартинас очнулся. Колючее заграждение взглядов исчезло. Молодая мать толкала мимо него желтую коляску. От ярких красок погожего утра разболелись глаза.

— Мне надо как можно скорее ехать домой, Морта. Если хочешь, могу тебя подвезти.

Вечером состоялось заседание правления колхоза. Никому, кроме самого Мартинаса, не было ясно, зачем оно: Арвидас внес немало поправок в план сева, но не успел утвердить на заседании правления, а старый вариант плана, который теперь понадобился Мартинасу, был принят еще до прихода Толейкиса в Лепгиряй.

Мартинас, не смея поднять глаз, пояснил, зачем созвал людей. Правление сразу раскололось на две части. Оба Григаса и Гайгалас с Паугой восстали против предложения Мартинаса вернуться к старому посевному плану, требуя утвердить вариант Арвидаса, а Андрюс Вилимас и Йонас Жарюнас, равнодушные ко всяким заседаниям и решениям, держались в стороне, полагая, что не стоит обсуждать то, что уже обсуждено и утверждено. К ним присоединился и райкомовский уполномоченный Навикас, который тоже участвовал в заседании.

— Я, как представитель райкома, поддерживаю позицию товарища Вилимаса, — говорил он. — Толейкис занимался самоуправством, извращал утвержденный правлением план. Мы, коммунисты, нынче против любой диктатуры и нарушения демократических принципов.

— Мы твоими принципами похлебку не заправим, гадюка! — вскочил Гайгалас.

— Да вот, чтоб его туда, — не сдержался и Григас. — Удобно на чужом брюхе горох сеять, когда самому ни жать, ни молотить не придется.

Навикас покраснел до ушей.

— Оскорбляете? — спросил он еле слышным голосом, но в притворном спокойствии гремела гроза. — Я пришел защищать правильные интересы, направить, посоветовать, посодействовать, а вы, секретарь партийной организации колхоза, вместо того чтобы поддержать партийную линию, содействуете ее извращению.

Григас побледнел, разинул рот, но Гайгалас не дал ему говорить:

— Кто искривляет, гадина? Почему мы кривые, а ты прямой, чтоб тебя черти подрали? Откуда ты взялся, такой правильный?

— Клямас! — испуганно крикнул Григас.

— Партийная линия ясная — чтоб было чем хлеб помазать. А тебе неважно, ужак, чем мы помажем. Хоть мы с голоду подыхай, ты-то свою зарплату получишь.

— Клямас!

— Я кончил! — Гайгалас встал, с шумом отодвинул в сторону стул и пошел к двери. — Играйте собачью свадьбу без меня. Майрониссцы в ней не участвуют.

Навикас вскочил, словно хотел погнаться за Гайгаласом, и снова сел. Лежащие на столе руки дрожали.

— Не меня он оскорбил — партию, райком, товарища Юренаса, — сипло сказал он. Его взгляд обошел стол, на мгновение сталкиваясь с каждым, и всей тяжестью обрушился на Григаса.

Тот бессильно взмахнул рукой.

— Гайгалас такой уж человек, чтоб его туда… А что касается меня, то будто я против старого плана кукурузы? Я коммунист, понимаю рекомендацию райкома. Но откуда землю взять? На большаке ведь не посеешь…

Глаза у Навикаса заблестели.

— Найдется земля, товарищ.

— Найдется, — повторил Мартинас.

— Я, во всяком случае, таких фондов не знаю, — откликнулся Тадас. — Может, бог с неба мешок-другой скинет…

— Была бы земля… — глухо проговорил Григас. Ему было стыдно за себя.