Дерево ангелов
Шрифт:
— Я сама открою.
— Спасибо. — Он внимательно разглядывал ее поверх очков. — Надеюсь, вы не сочтете меня ужасным невежей, но правильно ли я предположил — вы из России?
Жена посмотрела на него, приподняв брови.
— Да, я русская.
Он надул щеки, даже не пытаясь скрыть восторг.
— Не сочтите за назойливость, но мне было бы очень интересно узнать, что вы думаете о великих переменах, происходящих в вашей стране.
— Артур! — нахмурилась его жена, глядя на него с нежностью. — Перестань! Далеко не все интересуются политикой так же, как ты.
— Это не только вопрос политики,
— Нет! — неожиданно для себя замотала головой Нина. — Я думаю, что Россия изменится навсегда.
Это будет означать конец старой жизни для всех, кого она знала: для отца, его друзей и соседей — но настоящий парламент и более прогрессивные идеи будут благом для России.
— Что ж, — кивнул собеседник, — я рад слышать это от вас. Демократия, по моему убеждению, священное завоевание. Величайший дар из всех, какие Британия дала человечеству.
— Ну, я бы не назвала нашу собственную страну демократической, — вмешалась его жена. — Ведь половина ее граждан все еще не имеет права голоса.
— Совершенно справедливо. — Муж похлопал ее по руке и улыбнулся Нине. — Будем надеяться, мадам, что ваша необычайная, удивительная страна подаст нам пример всеобщего избирательного права!
На Флит-стрит негде было яблоку упасть: дорога запружена телегами и автомобилями, весь тротуар — в зонтиках. Выйдя из кеба, Нина прошла слишком далеко, прежде чем сообразила, что пропустила нужный дом, и повернула назад. Она никогда еще не была в пабе, поэтому робко помедлила перед дверями, прежде чем закрыть зонтик и войти в тускло освещенный зал, застланный клубами табачного дыма. Пронзительный крик со стороны стойки заставил ее вздрогнуть — большой красно-зеленый попугай раскачивался на жердочке, глядя на приседающего перед ним человека в котелке.
— О чем речь, естественно, с янки все станет по-другому! — вопил солдат в канадской форме своим соотечественникам. Он толкнул Нину и коснулся фуражки: — Простите, мисс.
Подальше за столиками сидели мужчины в костюмах и несколько женщин. Не смолкал гул голосов. Смущенная, Нина остановилась, ища глазами Гарри, — и наконец увидела его за маленьким столиком в углу. Он читал газету. На стене позади него висела лампа, и в ее свете его волосы горели алым пламенем.
Он поднял голову, и его голубые глаза округлились, как будто он не ожидал увидеть ее здесь.
— Боже мой!
Несколько листов выскользнули из его газеты и упали на пол, он нагнулся за ними, а потом порывисто поднялся со стула.
— Вот уж не думал, что ты так быстро доберешься.
Пока они неловко пожимали друг другу руки, Нина заметила, что на его руке, по-прежнему висевшей на перевязи, уже нет гипса.
— Вчера утром меня вызвали в больницу, — рассказал он, — и хирург сказал, что со снимками все в порядке и можно смело снимать гипс. Потребуется еще несколько недель, чтобы полностью восстановилась подвижность.
Он вернется на войну, во Францию, но это ничего, успокаивала себя Нина — его, переводчика,
— Хочешь чаю? — Он выдвинул для нее стул, и она села. — Пойду спрошу.
Он направился к стойке, а Нина стала глядеть по сторонам, стараясь унять волнение. За столиком на другом конце комнаты беседовали три серьезных женщины двадцати с лишним лет. Уж не работают ли они в какой-нибудь газете, подумала Нина. Все они были в темных строгих пиджаках и с короткими гладкими прическами. Мама назвала бы их «нигилистками». Нина и сама не слишком-то отличалась от них — на ней была простая белая блузка, темно-синяя юбка и полотняный жакет. На стене висело зеркало, и из него на Нину глянуло собственное бледное лицо под шляпкой, а у нее за спиной Гарри облокотился о стойку.
— Могла ли ты себе вообразить, что такое случится? — спросил он, когда они поцеловались на прощанье в темном холле, все еще желая друг друга. — Ты не мечтала об этом?
— Да, но я думала, что это всего лишь мечта…
— Я заказал чай.
Ее щеки горели, и, когда Гарри сел, она отвернулась.
— Надеюсь, ты не против, что я пригласил тебя сюда, — сказал он. — Я знаю, место не совсем подходящее, но мне всегда хотелось увидеть Флит-стрит [7] . До войны я собирался стать журналистом и лелеял мечты, что когда-нибудь буду работать в Лондоне. Я и сейчас все еще мечтаю об этом.
7
Улица в Лондоне, где сосредоточены редакции газет.
Нина запрещала себе даже мечтать о таком.
— Я хотела поблагодарить тебя за то, что рассказал мне о своем деде тем вечером, — проговорила она.
Он слегка нахмурился:
— Потом уже я испугался, что слишком тебя шокировал…
— Нет! — замотала головой Нина. — Нисколько… Расскажи о нем еще.
Гарри достал из кармана пачку сигарет и спички.
— Это был один из самых добрых и воспитанных людей, каких я только встречал в жизни.
— Как он попал в Австралию?
— Как и все туда попадают — приплыл на корабле, — ответил он с тихим смешком, пряча от нее глаза. — Он устроился корабельным плотником на английский пассажирский корабль, где и познакомился с моей бабушкой. Она работала в магазине кружев в Сиднее, и он пришел туда купить кружевной воротничок, который хотел послать матери. Через три недели после этого они поженились.
— И он выучил тебя немецкому?
Гарри затянулся и впервые за все время улыбнулся.
— Английский язык был его страстью. Когда ему было двенадцать лет, он решил, что хочет повидать свет и что лучше всего для этой цели подходит служба в английском торговом флоте. Поэтому он стал учить английский по школьному учебнику и слова по словарю. В семнадцать лет он приехал в Лондон. Он восхищался английской литературой. Дед любил повторять: Англия — это ее литература, Германия — это ее музыка, а Австралия — ее женщины и собаки (он разводил австралийских овчарок). Он блестяще играл на скрипке, от него моя мать и моя сестра Руби унаследовали свой талант. Они обе — профессиональные музыканты: мама — пианистка, а Руби — скрипачка.