Дети войны

Медведникова Влада

Этот воздух кажется мне ядовитым, но я вдыхаю его, глубоко. Мы отомстили, — говорит каждый мой вдох. Мы уничтожили их.

Но уничтожили не до конца.

Может быть, я должен плыть за море, чтобы найти союзников? Может быть, золотая флейта — ключ к окончательной победе?

Я поднимаюсь по лестницам, иду по галереям и коридорам. Всюду запустение и грязь, осколки цветного стекла хрустят пол сапогами, ветер шуршит полусорванными занавесями. Я выхожу на крышу, и, заслышав мои шаги, в небо взмывают черные птицы.

Перекликаются, взволнованно и звонко, кружат над головой, и вдруг — все вместе — устремляются прочь. Летят к берегам нашего мира, тают в синеве над морем.

Но я вижу другую птицу. Она падает с высоты, стремительно ложится на крыло, черной молнией рассекает небо. Она приземляется, и крыша отвечает эхом. Волосы, не скрытые шлемом, бьются на ветру, черные пластины в крыльях дрожат. Армельта.

Она подходит, сжимает мою руку.

— До города на машине лететь всего два часа. — Она говорит быстро, словно боится, что сейчас я оборву ее, велю молчать. — Мы с Каэрэтом могли бы слетать туда и вернуться. Могли бы найти Арцу и Рэгиля, передать им что-нибудь от тебя.

Если бы это только было возможно, Армельта. Я написал бы письмо и давно передал бы его. Попросил бы Эркинара передать на словах. Я нашел бы тысячу способов.

Моя мысль, лишенная слов, но звенящая памятью о приговоре и запрете, устремляется к Армельте. Она мой личный предвестник теперь, она должна понять.

Вслух я говорю:

— Не нужно.

Армельта разжимает руку, но не отводит взгляд. Мгновение мы стоим молча, но в тишине гремит пылающий голос нашей звезды. Невидимая сейчас, она зовет нас с другой стороны неба.

Я подхожу к мраморной ограде, смотрю вниз.

Остров должен быть очищен, говорю я Киэнару, Армельте, Каэрэту и Цалти. Сожгите все.

24

Завтра мы будем в море.

Я шла по лагерю и не могла отделаться от этой мысли, — сегодня последний день перед отплытием, завтра, едва рассветет, корабль отчалит, мы отправимся в путь. И на много дней качающаяся палуба станет для нас миром, мы будем одни среди ветра и волн.

Уже завтра.

Я шла, пытаясь запомнить каждый шаг по твердой земле, вдыхая холодный воздух, глядя на опавшие красные листья, вслушиваясь в голоса перелетных птиц. Когда мы вернемся, на небе будут сиять зимние или, быть может, весенние звезды. Настанет другое время года, а земля преобразится окончательно, — мы ступим на берег и увидим наш мир таким, каким он должен быть.

Если море отпустит нас.

Я сжала кулаки, так, что ногти впились в ладони. «Вы преодолеете море и вернетесь», — так сказали Мельтиару пророки, а он повторил эти слова нам. Все будет хорошо, я не должна поддаваться темным предчувствиям.

Вскинув голову, я попыталась впитать в себя, запомнить лагерь преображения: шатры и тропинки, обрывки разговоров

и прозрачную синеву неба. Когда темнота перенесла нас с Мельтиаром сюда из леса, — кажется так давно и совсем недавно, — лагерь показался мне взрывом цвета, непонятным, бурлящим и беспечным. Теперь он стал тише, больше походил на стоянки, где мы ночевали во время войны, и на этажи военного сектора в городе. Лишь цвет остался прежним, — яркие краски осени, вечно меняющееся движение силы. И мне все еще трудно было поверить, что Коул носит теперь эти цвета.

Последние шатры, незримая граница лагеря, тропа, карабкающаяся вверх по склону, — к поляне, наполненной запахом горючего и шумом двигателей. К поляне, которую я часто, забывшись, называла ангаром.

Я увидела Кори за миг до того, как он окликнул меня. Борт машины еще не успел раскрыться полностью, а Кори уже выпрыгнул наружу, устремился ко мне. Ветер растрепал его волосы, превратил в потоки пламени, — но и сам Кори сиял, радость переполняла его, лучилась сквозь кожу, плясала в глазах. Разве я видела его таким раньше? Разве что в детстве, очень давно.

Кори подбежал, схватил меня за руки, и его чувства полыхнули как взрыв. Счастье и тревога ослепили тысячью огней, и я спросила:

— Ты поговорил?

— Да! — ответил Кори. — И все хорошо!

И это было ясно без слов, — так сияют только от любви, той, которую делят на двоих. Неужели еще недавно я ничего не знала об этом, неужели лишь меньше двух месяцев назад нашла Мельтиара среди вереска и тишины? И неужели всего неделю назад Кори боялся поговорить с тем, кого любит, и думал, что чувство безответно?

Вина кольнула меня, запоздалая и далекая, — мы так счастливы, и Кори, и я, но не Коул. Враги отняли его любовь.

— Я хотел вернуться раньше, — говорил Кори. — Как ты? Как Коул? Нам нужно укрепить связь, чтобы встретиться во сне, когда ты будешь в море… Как Мельтиар? Он вспомнил что-нибудь?

Я отвечала, Кори держал меня за руки, — время словно застыло, освещенное счастьем. Но нет, мгновения утекали, призывно гудели двигатели машины, торопили меня. Пора было улетать, отправляться на последнюю тренировку перед отплытием.

Сегодня Мельтиар летит на Королевский остров, мы выходим в море одни.

Я поймала сияющий взгляд Кори, сжала его ладонь.

— До вечера, — сказала я и побежала к машине.

Завтра, в это время, наш мир уже скроется за горизонтом, я буду в открытом море.

Я думала об этом весь день, — пока корабль плыл вдоль берега, а каждый из отряда стоял на своем посту, следил за волнами и небом. Думала об этом, провожая взглядом машину, взрезавшую синеву над нами и умчавшуюся к невидимому острову. Мысль о завтрашнем дне не отступала, — даже когда я сошла на берег, даже когда вернулась в лагерь.