Девушка из цветочной лодки
Шрифт:
Как-то ребенком я оказалась в центре косяка медуз, и сейчас, в этой комнате, битком забитой мужчинами, чувствовала себя так же. Казалось, если кто-нибудь из них меня коснется хоть пальцем или краем одежды, я обзаведусь глубокими ожогами.
Оба Ченга сидели напротив меня. Круг доверенных лиц дополняли бывший тхаумук Ченг Ята и пятеро других командующих флота, которым мой муж больше всего доверял. Бутыль с вином я забрала у них сразу, объявив, что на собрании из напитков будет только чай. Далее мы обменивались любезностями до тех пор, пока у дверей не обозначилось движение. Если бы меня спросили,
Должно быть, вся бухта не спала половину этой ночи. Стены моей каюты содрогались от криков, в ушах звенело от рыка и проклятий, кулаки с такой силой опускались на древесину, что судно качалось на воде. К тому времени, как все угомонились, горло у меня саднило, словно я наглоталась кораллов. Зато нам удалось добиться согласия от каждого участника собрания. Вопрос о новом командующем флота Красного флага был решен.
Когда все разошлись, Поу-чяй остался последним.
— Что случилось? — спросил он.
— В каком смысле? Мы только что закончили выбирать… — Я имею в виду — с тобой. До меня дошли слухи о каком-то нападении. И ты морщишься всякий раз, как наклоняешься.
Я рассказала ему о стычке с тхаумуком Тунгхой Пата. Молодой капитан раз за разом уточнял детали, и его лицо становилось все мрачнее и мрачнее. В конце разговора он направился к двери.
— Ничего не делай, — попросила я. — Это тебя не касается!
— Подлая крыса на тебя напала; конечно, это меня касается!
— Пожалуйста, не принимай за меня решений. Лучше останься здесь. Мне не помешает компания.
— У тебя пятнадцать охранников за дверью, и не знаю сколько еще на палубе. Тебе ничто не угрожает.
— Но я прошу тебя остаться.
Я отчаянно, безумно устала. Устала от боли, от слез и траура, от необходимости держать себя в руках и не показывать слабости. Устала держать броню в окружении грубых и скорых на расправу мужчин, бояться, что меня выбросят на обочину жизни и все то, что я с таким трудом построила, будет разрушено. И теперь, в этот поздний час, я просто хотела, чтобы Поу-чяй был рядом со мной.
— Не смей уходить!
Но он ушел, так и не закрыв дверь за собой.
Я не увидела, а скорее услышала, как кто-то прокрался в каюту, и тут же пожалела, что оставила дверь незапертой.
Войти мог кто угодно. Но у меня действительно хватало охранников, и сейчас ко мне войти мог только сам Поу.
Спину сковало, дыхание участилось, и я вся напряглась от острого осознания: ко мне приближается хищник От него пахло по-животному: смесью мускуса, крови и пота. Дыхание вырывалось с присвистом из плотно сжатых губ. Зверь вернулся с охоты.
— Я принес тебе подарок. — Это были его единственные слова.
Я подвинулась на циновке, чтобы дать ему место, и он лег лицом ко мне, но чуть поодаль. Один его глаз блестел, словно уголь в кострище, второй прятался в тени. Поу-чяй вел себя сейчас как мужчина, который, возможно, боялся сделанного — или боялся того, от чего едва удержался. Как мужчина, которому что-то было нужно от меня.
Я раскрыла ему объятия.
Мы обвили друг друга руками, крепко, немного покачиваясь, прижимая сердце к сердцу. Так меня никто и никогда не обнимал ни в детстве, ни во взрослой жизни. Эти объятия служили воплощением чего-то важного, чему я пока не знала названия, и были в десять раз по десять тысяч ли
Его губы прижались к моей шее под ухом, прошлись по скуле и легко коснулись щеки, задержавшись там, чтобы покрыть ее быстрыми поцелуями. Этого не может быть. Так нельзя. Ведь я… он мне… В порыве набрать в грудь воздуха и что-то сказать, я раскрыла губы, но тут его рот накрыл мой и древний инстинкт отправил все мои мысли в небытие.
Я лишь помнила ощущение погружения на глубину, когда вплетала пальцы в его волосы, пробовала его я зык на вкус и переворачивалась на спину.
Пуговицы с треском сдавали свои позиции, ткани с шуршанием раздвигались, чтобы дать плоти соприкоснуться. Собственное острое желание оказалось для меня откровением. Сколько лет я прожила с одним мужчиной, с которым спала, ела, спорила и растила его детей. Но никогда я не хотела Ченг Ята так отчаянно, как хотела сейчас этого восхищенного мужчину, прижавшегося ко мне. Его руки заставляли меня чувствовать себя вазой, рождающейся под пальцами гончара.
Голос здравого смысла в голове неистовствовал, кричал, призывал и требовал немедленно прекратить. Мне необходимо остановиться! Это неправильно. Я же скорбящая вдова в трауре. А он мой приемный сын!
Поу-чяй соскользнул ниже и поцеловал меня там, где до него не бывали губы ни одного мужчины, и здравый смысл умолк. Поднявшись снова, он смотрел на меня сияющими глазами, а потом просто вошел в меня без лишних церемоний.
Мы двигались, как морские волны: качались и перекатывались, мощно и неторопливо. Я притягивала его к себе, чтобы он погрузился в меня глубже, подгоняла, чтобы двигался быстрее. Он же не торопился, дразнил, исследовал. Конечно, я знаю, как изображать удовольствие: иногда это действо похоже на высечение искр огнивом, поскольку в итоге удается убедить даже саму себя. Но в этот раз я нашла в себе силы отпустить чувства на волю. Ощутив, как Поу-чяй достиг пика, я увидела солнце под закрытыми веками.
Я обнимала его, пока пот не остыл на наших телах, и он встал, чтобы принести нам одеяло. Мне хотелось сохранить в памяти этот момент: покой и тишину, нарушаемую лишь тихим плеском волн и поскрипыванием древесины. И ровным дыханием Поу-чяя рядом.
Когда я выбралась из-под одеяла, он еще спал. Стараясь создавать как можно меньше шума, я натянула одежду, схватила мешочек с монетами и бумаги, которые составил писарь
Верхушки холмов озарились первыми лучами солнца Писарь меня не подвел: на воде уже качалась целая флотилия сампанов. Я переходила от лодки к лодке, и вскоре руки у меня опустели, а суденышки разлетелись по морской глади к каждому кораблю, храму и рынку по всему Тунгчуигу, неся весть: «Настоящим подтверждаем, что Ченг Ят-соу является бесспорным тай лоупанам Конфедерации».
ГЛАВА 40
БАРАБАН
В зеркале мое лицо выглядело гладким и все еще молодым, хотя, возможно, лишь благодаря приглушенному утреннему свету. Я подкрасила губы и убрала прядь, выбившуюся из аккуратно разделенных на пробор волос. Потом откинулась назад, чтобы полюбоваться женщиной в зеркале, похожей на молодую невесту в своей красной куртке, на которой переплелись хвостами золотые фениксы.
Я заставила мужчин ждать достаточно долго. Пора.
Перед тем как покинуть каюту, я поставила сначала одну ногу на табуретку у двери, потом другую, надев мамины красные тапочки.