Девушка-катастрофа или двенадцать баллов по шкале Рихтера
Шрифт:
И наконец добавляет:
– Ты была нужна мне... ты была нужна мне сегодня... чтобы ублажить меня, Катастрофа.
– И с особым напором: - Мне вообще ничего, кроме секса, от тебя и не надо! Думаешь, я могу увлечься такой, как ты? Ненормальной девицей с маленьким ребенком?
– Презрительно улыбается: - Да никогда. Просто у тебя классная грудь, да и попка тоже ничего. А в остальном... ты такая же, как все. Похотливая сучка, подобно моей матери, готовая выскочить из трусиков при виде первого же смазливого личика... Я презираю таких, как ты.
Он произносит жестокие слова, ранящие до крови, такие, от которых хочется надавать пощечин и убежать прочь, как он и гонит. Только мне не десять лет, и я знаю, что только глубоко несчастный человек станет ранить другого столь же сильно, как больно ему самому. Довольные жизнью люди не причиняют боли другим...
Стискиваю зубы, чтобы не разреветься... от обиды, которая, несмотря на все, жжется в глубине сердца, от, возможно, беспочвенной надежды, которой я позволила расцвести буйным цветом. От самой мысли, что я могла быть такой дурой, чтобы снова впустить в свою душу недостойного человека...
– Можешь этим себя и успокаивать, - продавливаю сквозь стиснутое спазмами горло.
– Если думать так тебе спокойнее... Только знай: если я уйду одна - больше ты нас с Ангеликой не увидишь. Я заберу ребенка и уйду из твоего дома... Навсегда.
Потом разворачиваюсь и, маневрируя между столиками и пьяными выпивохами, иду к выходу. Слезы, в конце концов, брызжут из моих глаз, и я смахиваю их ладонью...
Значит, вот кем он меня считает: похотливой сучкой, готовой выскочить из трусиков перед первым же кобелем.
Прижимаюсь горячим лбом к холодному металлу автомобиля и закусываю губу, чтобы не разреветься в голос...
Дура! Дура! Дура! Какая же я дура...
– Кат...та...строфа, - окликают меня заплетающимся языком.
Утираю слезы рукавом и оборачиваюсь: Юлиан идет в мою сторону, ковыляя на заплетающихся ногах.
– Ты что, плакала?
– спрашивает он, и я отзываюсь.
– С чего бы вдруг, я бесконечно, совершенно счастлива.
Мой голос абсолютно не вяжется с произнесенными словами, однако Юлиан принимает их за чистую монету (или делает вид, что принимает) и говорит:
– Ты распугала всех моих девочек. Ни одна из них больше не хочет меня!
– О, уверена, что это не так, - ерничаю я, но Юлиан возражает:
– Именно так и есть.
Потом тянет на себя дверцу автомобиля в тщетной попытке ее открыть. Она не разблокирована, и у него ничего не выходит... Наблюдаю за ним с тяжелым сердцем, и только минутой позже нажимаю на кнопку разблокировки. Не ожидавший такого подвоха Юлиан снова тянет за дверную ручку и валится на землю, когда так распахивается от минимального усилия.
Он выглядит сущим ничтожеством... В этот момент я и должна была бы выбросить его из головы.
– Ты жалок, - произношу равнодушно, просто констатируя факт.
– Ты, действительно, такой, как мне о тебе говорили. Жалкий, ничтожный эгоист и бесчувственная скотина.
– Кат...та...строфа, - зовет
– Я не скотина... Что ты там бубнишь себе под нос?
«Завтра я проснусь исцеленной». Именно это я и обещаю себе, запихивая пьяницу на переднее сидение «фиата». Именно это я твержу себе всю дорогу до дома и даже дольше: таща парня по темному холлу и взбираясь по лестнице, сваливая его на кровать и стаскивая с негодяя ботинки.
– А поцелуй на ночь?
– произносит он в какой-то момент.
– Юлиан хочет ласки...
– Попугая я бы приласкала с большим удовольствием, нежели тебя, - отзываюсь уже от дверей. Но от снова клянчит:
– Не уходи... пожалуйста... Эмили. Полежи со мной... хотя бы чуть-чуть.
У меня нет никакого желания делать это: мы, «похотливый сучки», тоже можем страдать, подобно остальным смертным. А я страдаю...Слова Юлиана так и жгут раскаленным железом.
– Просто полежи, - повторяет он, и я скидываю балетки и укладываюсь позади него. Просто полежу и подумаю... Просто решу, как мне быть дальше.
17 глава. Юлиан
Я просыпаюсь с тяжелой, пульсирующей болью головой, и это слегка подзабытое чувство телесного дискомфорта заставляет скривиться от омерзения к самому себе. Что странно: омерзителен я себе не только от учиненной давеча попойки, но и отчего-то еще... Не столь явного, но занозой засевшего прямо в сердце.
Что же я такого натворил?
Начинаю прокручивать в голове события вчерашнего дня: с момента несостоявшегося прощания с Катастрофой в Мюнхене и до момента укладывания меня в постель... Что-то произошло в этом промежутке - что-то нехорошее.
Неужели я наговорил ей гадостей?
Показал Юлиана Рупперта во всей своей красе.
Повел себя по-свински...
Не скажу, чтобы прежде меня это особенно волновало, но сейчас как-то... стыдно, что ли. Может быть, впервые в жизни по-настоящему стыдно! И я утыкаюсь лицом в подушку.
Она, кстати, приятно пахнет, и я вдруг понимаю, что это цветочный шампунь Эмили. Значит, она лежала рядом...
Черт возьми, я должен ее видеть! Соскакиваю с постели, и тут же слышу аккуратный стук в дверь.
Эмили. Неужели она?! Распахиваю створку рывком и вижу... своего отчима.
Адриан? Ему-то что здесь надо?
– Доброе утро, сын.
– От его бодрого, полного сил голоса мне по обыкновению хочется скривиться, особенно, когда слышу его на хмельную голову.
– Доброе, - нехотя отзываюсь я. И спрашиваю, как бы желая поскорее отделаться от него:
– В чем дело? Чего ты хотел в такую рань?
Сам понимаю, что веду себя как грубиян (наверное, Эмили осудила бы меня за это, но привычка, как известно, - вторая натура) и не в моем положении вести себя таким образом, однако Адриан никак на грубость не реагирует, только слегка сдвигает рукав своего пиджака и глядит на циферблат дорогих часов.