Девушка с экрана. История экстремальной любви

Минчин Александр

— Пару лет назад меня привел в ваш театр один кинорежиссер. Шла пьеса моего нелюбимого драматурга об американских солдатах. Я и на Бродвее не мог высидеть ни одну из его пьес. Зная, что и здесь уйду сразу, пошел лишь из-за уважения к приглашавшему. Через пять минут я сидел, затаив дыхание, через десять мне было страшно: я был потрясен тем, что создали актеры на сцене, это был кромешный ад. Сидел, забыв, что я в театре и дрожал, как маленький мальчик. Я испытал катарсис.

— Благодарю вас. Я режиссер этого спектакля, а играли мои ученики.

Я привстал

и пожал ему руку:

— Это было очень сильно и классно сделано.

Он с удовлетворением склонил голову. Я продолжал:

— Обратил внимание, что состав вашей труппы очень молодой, я пишу романы и…

— Они опубликованы?

— Да, в Америке. У вас первый только готовится к изданию. Я всегда мечтал, чтобы мои романы были поставлены на сцене, но в молодом талантливом театре…

— О чем романы?

— Один о психиатрической больнице, другой из жизни студентов, прожигающих жизнь.

— Они переделаны в пьесу?

— Нет, но это не займет много времени. Хочу подарить вам оба романа, как моему любимому актеру.

— Благодарю, спасибо.

— А также узнать ваше профессиональное мнение о возможности постановки любого из них на вашей сцене. Хотя мне и трудно поверить, что такое возможно.

Я открыл мягкую обложку и стал подписывать.

— Всегда надо верить! Но возникают сразу три проблемы: я жутко занят и раньше чем через два месяца не смогу приступить даже к чтению вашей книжки. Второе: как бы она мне ни понравилась (тема «психушки» меня всегда интересовала), все равно нужна будет инсценировка, чтобы я смог принять окончательное решение. И третье: почему бы вам не показать свои произведения большим театрам, академическим, мы ведь студийный театр, всех актеров я собрал по своим курсам: я, ко всему прочему, ректор училища при МАТе. Это чисто дружеский совет, никак не…

— Мне нужна талантливая труппа с большим количеством молодых актеров. Ваши актеры мне очень понравились.

— Хорошо, договоримся так: я прочитаю ваш роман, пока один (!), в марте, а вы мне позвоните к первому апреля. И верьте, что все задуманное рано или поздно сбывается, если только очень захотеть.

Я и подумать тогда не мог, что он пророк…

— Благодарю за искренние пожелания. Это вам небольшой сувенир. — Я быстро положил на стол кожаный ежегодник.

— Это очень кстати! Как вы, вероятно, заметили по моему кабинету, мне еще нужно во многом себя организовывать.

Я вежливо улыбнулся: кабинет его представлял собой помесь восточного базара и театральной лавки. С филиалом магазина сувениров.

— Я в центр, в МАТ, могу подвезти.

— Спасибо, я на машине.

— Американцы хорошо живут у нас в России. Завидую!..

Мы одновременно рассмеялись. Секретарша уже подавала ему пальто, знаменитую клетчатую кепку; тонкой выделки кашне.

— Выходим, Алексей! Я уже пятнадцать минут, как должен говорить текст на сцене.

— Простите.

— Ну что ты, что ты. Мне было приятно пообщаться… с давним поклонником.

С улыбкой на четко вычерченных губах он опустился в

большую машину, стоящую с заведенным мотором в маленьком театральном дворике, и протянул мне руку:

— В следующий раз звони хотя бы за два дня до отъезда, сходим куда-нибудь в ресторан, пообщаемся.

— Так я ведь…

И машина сорвалась с места, унося улыбку на знаменитом лице.

Я постоял еще минут пять во дворе театра, которому предстояло сыграть такую необычную роль в моей судьбе.

Дома я возбужденно рассказываю Ариночке о своей встрече. Она очень рада, что он взял читать мои романы, повторяя, что сейчас это лучший театр и все хотят в него попасть.

Она тут же, не промедляя, чтобы не терять времени, берется за мой кожаный пояс, я едва успеваю проворно отскочить, пройти через душ и без пятнадцати восемь войти в приемную Панаева. В ней, как всегда сидят шоферы, помощники, «пристяжные», просители. Он появляется через полчаса, сразу дает команду: «Чай!», и мы начинаем, вернее, заканчиваем наше интервью.

К самому концу входит в дымину пьяный Толь. Целуется с Ардальоном, обнимается со мной и говорит, что внизу уже ждет машина, везти Главнокомандующего на поздний ужин с вице-президентом. Панаев ожидает моей реакции, я никак не реагирую, и через пару минут мы заканчиваем запись.

Он встает, поздравляет меня с русским Рождеством и подходит обняться и похристоваться. Я так поспешно и широко распахиваю объятия, что в первый раз вижу не игру, а живое выражение на лице: удивление. Мы обнимаемся крест-накрест и целуемся. Сначала я попадаю ему в выбритую щеку, он целует меня в губы.

— Ардальон, спасибо большое, я вам очень благодарен за…

Он на ходу кивает и выходит через двойную дверь, отмахиваясь от кого-то.

А я еще долго ощущаю прикосновение кончиков его усов на губах.

В десять с чем-то я добираюсь домой, Ариночка встречает меня в каком-то легком фривольном халатике, который сразу распахивает, спеша показать, что под ним ничего нет. Всю ночь я бьюсь над ними двумя: над ней и ее телом. И только к шести утра они выдыхаются. «Воздушные шарики» кончаются. Но ей очень хочется. И после недолгого колебания она решается, и я впервые вхожу в нее без резинки. Ощущение плоти плотью выгибает ее в дугу. Она стонет, наседает на него, срывается, кричит. Еще и еще… Тело сотрясается оргазмом, который сливается с ее криком.

Едва помывшись, она просит меня повторить эту процедуру еще. И еще…

— Я никогда не представляла, что ты такой, — шепчет она. — Только не хватало мне в тебя влюбиться, — бормочет она, засыпая в моих объятиях.

Утром я панически собираюсь, Арина помогает складывать мои тринадцать рубашек и одиннадцать галстуков, и мы едем в аэропорт. Я ничего не соображаю и без остановки что-то говорю.

— Алешенька, успокойся, — просит она.

Как будто я знаю, как это делать. У меня дикие спазмы в животе и состояние тошнотворного страха. Господи, ну почему я боюсь летать? Я ведь ничего не боюсь.