Девушка с экрана. История экстремальной любви

Минчин Александр

— Алексей, мне сообщили из издательства, что ваш портрет будет на всю обложку. Я удивлена и огорчена, что вы переступили через бывшего главного редактора и меняете оформление серии, созданной мной.

Губы ее поджаты, она обижена.

— Натали, ну не все так трагично, завтра Новый год!..

— А что я буду говорить другим авторам? Чем вы лучше?!

— Ничем.

— Это все ваша привычка ходить по начальству и добиваться того, что у нас не принято, о чем никто даже и не думает.

—

Натали, вы мне очень симпатичны. — Я достаю большую коробку итальянских конфет и бутылку французского шампанского. — Виноват, но повинную голову меч не сечет! Это вам, я желаю Натали божественного Нового года, тем более теперь, когда у вас такой «подарочный» автор.

— Ладно уж, — улыбаясь, смущается она. — Садитесь, давайте работать. У меня вечером гости, еще надо будет готовить. Сейчас нет времени выяснять отношения, но это первый и последний раз, когда я вас прощаю.

— Спасибо, — говорю я и целую ее руку.

— Где вы-то на Новый год?

— Еще не решил, приду к вам, думаю.

Она смеется.

Через три часа мы делаем перерыв, вставая из-за стола.

— Любите компот? Я вчера приготовила.

— Обожаю. Я могу позвонить?

— Я как раз выйду, чтобы не мешать.

— Арина, здравствуйте. Поздравляю вас с наступающим…

— Алешечка, моя сумка нашлась! Я тебе полдня уже звоню!

— Не может быть, — сказал я, хотя предчувствовал, что именно так и будет.

— Звонила женщина и оставила сообщение. Ура! Я так рада!

Натали приносит мой компот.

— Мы можем вечером за ней съездить? Нам все равно еще в театр нужно… заезжать…

На улице морозно и холодно. Кругом какие-то гирлянды. Пусто, ранние сумерки, улицы чисты. К моему удивлению, снегочистилки работают. Мы два раза сбиваемся, прежде чем попадаем на нужную эстакаду, и едем в какую-то Тмутаракань, за последнюю остановку метро, к кольцевой дороге. Я даже не знал, что там люди живут. Думал, только звери рыскают. Пять человек показывают нам цять направлений, где нужно искать одну и ту же улицу. Некий хмырь посылает специально в противоположную сторону, стоя рядом с «нашим» домом. Подлец, я хочу надеяться, что это будет его последний Новый год! (Писатели — гуманный народ.) Спустя еще полчаса возвращаемся обратно. Около подъезда торможу и выключаю двигатель. Она категорически не хочет, чтобы я шел с ней. И рвется идти одна. Странно.

— А вдруг это ловушка?

— Не думаю. Но тогда я позову тебя.

Я даю ей пять минут и спрашиваю номер квартиры.

Снег сыплет мелкой мукой с неба. Неожиданно я вижу хмыря, что послал нас в другую сторону. Я хочу выйти, но потом думаю: почему таким злым и недобрым стал народ?

Она появляется счастливая, с сумкой.

— Я так рада, что она нашлась. Денег, конечно, и косметички нет, но все остальное на месте.

Я уже несусь к городу. До Нового года остается три часа.

— Сказала, что сумку нашел ее

муж-таксист. Но денег в ней уже не было, и косметики тоже.

— Откуда она знала, что там была косметика?

— Какой ты умный, Алешенька! Взяла, наверно, себе. Бог с ней, хотя косметика дорогая. Алешечка, я так рада, что буду встречать Новый год с тобой!

— Во сколько в театр?

— К первому антракту. А ты мне дашь денег — заплатить за «Наполеоны»?

— Конечно, возьми.

К девяти машина подлетает к ее театру, я даю ей семь минут. Мы еще не одеты, не мыты, не … Она появляется через пять с тремя коробками.

— Буфетчица мне даже свой отдала!

— Не волнуйся, она внакладе не осталась.

— Я ей нравлюсь как актриса.

— Любовь народа — это приятно!

В десять мы влетаем в квартиру и начинаем раздеваться, мыться, снова одеваться. Марафетиться и, несмотря на мои «цыканья», целоваться.

Мы решаем идти к Симонову, он живет через два дома. Симонов с гордостью сообщил, что у него соберутся одни иностранцы и не хватает только американца.

— Так что ждем тебя, голубь!

Ариночка одевается в вечернее (черное, конечно) облегающее платье и раскрашивает свое лицо — о, боги! — я такой симпатичной ее не видел никогда.

На лакированных шпильках и в итальянских мокасинах мы пробегаем, не запахнувшись, два дома.

Темноглядящие подростки косятся на нас: уж слишком у Ариночки ножки оголены.

Я вручаю шампанское и торт Назару с Катей и представляю им мою спутницу.

— Очень приятно, — говорит Катя, — проходите.

— Вы не в гримерном цехе работаете? — спрашивает Назар.

— Нет. Я актриса, — отвечает Арина.

— Ну, я рад, что хоть в этот раз не ошибся, — произносит хозяин и подмигивает мне.

Буквально через пять минут куранты бьют полночь — звенит хрусталь, крики, поздравления.

— Какое приятное шампанское! — говорят хором дамы, и Назар смотрит на меня.

— Все наш американец.

По включенному телевизору, на экране которого я впервые увидел ее спину, показывают имперскую площадь, почему-то названную Красной, гранитнозычный голос говорит: «Наступил 19..»

Господи, до конца века, тысячелетия остается всего пустяк. А я ведь ничего не успел написать. Это все «детская разминка» — пока. Что же останется в следующем веке? Надо писать… Но когда?

Из иностранцев никто не смог приехать, и вокруг в основном родственники Назара, но очень приличные. А племянницу, сидящую слева от меня, я бы с удовольствием обменял на Арину, сидящую справа. Юная Диана, восемнадцати лет. Но какая-то женская утонченность в лице, и имя…

— Друзья, — говорит Назар, — у нас за столом, такой пустяк, сидит американский писатель, а по-простому — Алешка Сирин. Я хочу от вашего и нашего имени пожелать ему счастливого Нового года в чужой земле и чтобы все его книжки были изданы в наступившем году. Как мои!