Девушка с экрана. История экстремальной любви

Минчин Александр

Я благодарю, все пьют. Племянница внимательно смотрит на меня.

— Что-нибудь не так? — спрашиваю я.

— Я не знала, что вы писатель.

— Это он шутит. Я еще не дорос до такого высокого звания.

— А когда дорастете, дадите мне что-нибудь почитать?

— Даже сегодня, если вы скажете, как с вами связаться. К тому же у Назара есть все мои книги.

Она встает и идет во главу стола к Назару.

— Новая поклонница? — говорит внимательно наблюдающая за ней Ариночка.

— Не только актрисам их иметь.

— Ты же говоришь, тебе «не

нравятся молодые»?

— Рина, мы обмолвились с ней парой фраз о книгах. При чем здесь «нравятся»?

— Но это приятно, когда такие молодые…

— Я уйду с ней, а вы останетесь. Хотите?!

— Нет, Алешенька, я пошутила, — и она сразу принимает позу «паиньки» со сладко-серьезным выражением на лице. Дрессированные звери под руководством… Кто бы знал, что это за звери и как они дрессированы.

Тосты продолжаются. Аввакума нет, друг почему-то торчит на Новый год с Юлей в Таиланде. Видимо, соскучился по бананам.

Уже в час ночи, едва не умерев со скуки от застолья, мы откланиваемся, сообщая, что нам нужно ехать на следующую вечеринку. К Аввакуму…

Я так и не успел взять номер телефона молодой племянницы.

Ночь, шум, снег. Подростков нигде нет, видимо, празднуют Новый год. Значит, обойдется без выяснения отношений.

Арина сидит на большой тахте с голыми плечами. Я беру камеру «Nikon»…

— Настал и ваш черед, год спустя!

— А я должна буду позировать голая?

— Подразумевается, что вы хотите позировать голая?!

Она делает вид, что смущенно улыбается. И ей это натурально удается.

— Так давайте, изображайте на лице все, чему вас учили в кино.

— Я Никогда не позировала для фотоаппарата, — сладко поет она. Я делаю первый снимок.

Она изображает разные позы, крутит головой, сползает с дивана, извивается, складывает сексуально губы. Я быстро отщелкиваю пленку.

В целом я доволен, но ее слегка тонковатая верхняя губа портит — в остальном пропорциональное лицо.

Я закрываю объектив колпачком. Она медленно спускает платье до пояса, оголяя полностью плечи. Мелькают снежки грудей. У нее небольшая, но изящная грудь.

— Я хочу с тобой танцевать.

Она встает на каблуках напротив меня, вровень со мной, и касается белой грудью белой рубашки. «Малина сосков на сливках груди». Декаданс какой-то. Я нажимаю клавишу, плавная музыка, меланхоличный голос Sade.

Она начинает вжиматься в мою грудь и тереться об нее. Мы танцуем еще два медленных танца, и она больше не выдерживает. Ее платье падает к ногам, она быстро сдергивает колготки и становится на четвереньки на диван, спиной ко мне. Я вхожу в нее, разрывая и сминая. Губки, губы, мышцы, мускулы…

Она приходит в себя от сексуального шока.

— Алешенька, мне так очень понравилось, я хочу еще. Только в кровати.

Я включаю новую музыку — заводного Джеймса Брауна, его коронку «Sex machine».

Она извивается под эту музыку, громко стонет. В глазах ее слезы. Потом целует меня стаккато и шепчет что-то интимное. Настолько интимное, что я не могу это повторить. Но все сводится, используя эзоповский язык, к тому,

что ей очень нравится эта позиция — сзади. (В народе ее почему-то называют «раком». Видимо, потому, что рак пятится. Но бывают разные раки. Оригинальная мысль!)

Я открываю дверь балкона в спальне, она же служит кабинетом.

— Иди скорей сюда.

— Я голая…

— Какое непривычное состояние для тебя!..

Она подходит и сразу упирается мне сосками в спину.

— Смотри!

Мягкий, волшебный снег большими хлопьями падает, кружась, с неба. Закрытый сад, темнота безмолвной ночи, очи окон — все в белом. И крупные, многочисленные танцующие хлопья снега на фоне бархатной тьмы.

— Как божественно, как красиво!..

Я накидываю на нее кожаную «летную» куртку, и мы, голые, выходим на балкон. Дыхание легко вырывается в воздух. Снег окружает нас и обволакивает, мы обнимаемся на балконе, обнаженные, и прижимаемся, целуясь. Я опускаю руки вниз на ее бедра и подхватываю за ягодицы. Ее ноги тут же обхватывают мою спину, а руки — шею. Я резко вхожу, она не ожидала, и вскрик, граничащий с удивлением и восторгом, вылетает из ее горла. Я сжимаю ее снизу в объятия и методично насаживаю на моего стоящего спутника. Она помогает мне, ритмично взлетая и оседая, обвив мои бедра ногами. Еще несколько рывков, качков, взлетов, и мы одновременно растворяемся в снежном оргазме. Ее громкий, неожиданный крик ударяется о снег, темные окна и белые деревья.

Я заношу девушку обратно на руках и опускаю в постель. Тело приятно и снежно пахнет. Она не выпускает росток из себя. Делая легкие, втягивающие телодвижения. Невероятно, но он возбуждается, и мы растворяемся друг в друге опять.

К шести утра, выбившись из сил, она засыпает. Даже для нее это была сверхдоза. Как чувствует себя делавший инъекции?!

Я сажусь за рукопись и работаю еще часа три. У меня скопилась масса энергии, ее нужно куда-то растратить.

Прошла новогодняя ночь. Я мог представить, что буду в эту ночь с кем угодно, но только не с профессиональной актрисой.

Мы просыпаемся в два часа дня и медленно пьем первый январский чай. Моя рубашка почти не прикрывает ее выступающие обнаженные бедра.

— Алешенька, а можно, чтобы наши колени касались друг друга?

Моя актрисочка!

— Можно.

— А то мне холодно…

— Дать халат?

— Дать, только не халат. Но тоже на эту букву…

Я смеюсь:

— Не знал, что у вас, помимо сексуальных, еще и синтаксические наклонности.

— Я сама не знала. Ты во мне вызываешь неведомое.

Распахнувшаяся рубашка обнажает ее голое сердце. В четыре у меня встреча с редактором. Но она успевает сесть мне на колени… и — на головку.

— Ты все равно летаешь, а не ездишь, — шепчет она, уже двигаясь на нем, двигая вращательно бедрами.

— Алексей, вам еще осталось поработать над двадцатью-тридцатью трудными местами, — говорит Сабош.

— Всю ночь работал.

— Над чем только! Я вижу по невыспавшимся глазам.

— Может, вам пора начать писать? Наблюдательны, как писатель.