Девятнадцать лет спустя...

Knitchick

— Боюсь, что… компания, которую я поддерживаю, — это мое личное дело, Долорес, так что, извините, но нам пора… — Гермиона начала двигаться вокруг подхалимки, но следующие слова остановили ее.

— Думаю, вы обнаружите, что сильно ошибаетесь, мисс Грейнджер. Я уверена, что министр очень заинтересован в том… какая у вас компания… и с кем вы общаетесь, будучи главой Визенгамота. Я обязательно проконсультируюсь с ним по этому поводу. Доброго вам вечера, — язвительно добавила она, повернулась и пошла прочь, направляясь прямо к министру и его жене.

Гермиона смотрела, как она приближается к министру, и

это было все, что она могла сделать, чтобы сдержать свой шокированный смех, когда розовое платье Долорес внезапно исчезло, выставив ее на всеобщее обозрение. К сожалению, прозрачная сорочка, в которую она была одета, никоим образом не подготовила комнату в целом к шоку, вызванному видом нижнего белья этой подхалимки.

Гермиона получила ответы на так много своих вопросов, когда вместе со всем залом ахнула от ужаса, поняв, что в Долорес было брошено какое-то заклинание, теперь та оказалась облачена в тугой розовый кожаный корсет, обнажавший ее отвисшие груди и открывающий зажимы на каждом соске. На ней также были розовые чулки до бедер и никаких трусиков, чтобы прикрыть безволосую нижнюю часть, где к внутренним губам был прикреплен еще один зажим. Все зажимы объединялись тонкой серебряной цепочкой, тянущейся прямо из корсета.

Поняв, что произошло, Амбридж закричала от возмущения и развернулась, чтобы поскорей выбежать из комнаты, но не раньше, чем все увидели ее большой, покрытый целлюлитом зад. Гермиона почувствовала, как Люциус содрогнулся от отвращения рядом с ней, и повернулась к нему лицом, смех неудержимо срывался с ее губ, а в глазах виднелся укоризненный вопрос.

— Клянусь, это был не я, — быстро ответил он, — я бы, безусловно, хотел заколдовать эту сучку-ханжу, но тот, кто это сделал, вызывает у меня неумирающее восхищение, — усмехнулся он, глядя на Гермиону.

— Боюсь, что это был я… — испугано произнес Гарри, — вечно я вляпываюсь с незнакомыми заклинаниями… хотя, если бы я знал, что на ней было надето под под этим розовым платьем, я бы никогда этого не сделал, — он драматически вздрогнул. — Теперь мне неделями будут сниться кошмары об этой паршивой корове.

Гермиона рассмеялась и в благодарность обняла друга.

— Это было блестяще, Гарри. Не думаю, что теперь она поспешит, чтобы рассказать сказки министру, увидев выражение ужаса на его лице. Предполагаю, что его жена тоже будет над ним издеваться, если я не ошибаюсь, — легко добавила Гермиона, когда все смотрели, как покрасневший министр пытается успокоить свою жену, бьющуюся от смеха почти в истерике.

— Мне кажется, жене министра не помешало бы немного расслабиться, и, может быть, даже следует выяснить, где Амбридж взяла свой наряд, и купить его для себя, — протяжно заметил Драко Малфой, прежде чем Пэнси игриво шлепнула его по руке, чтобы он заткнулся.

— Ну что ж, все собрались, давайте поедим наконец, — она, заметив, что буфетные столы временно опустели, умирала с голоду, а еда выглядела такой аппетитной.

Остаток вечера, к счастью, прошел без происшествий, и они смогли повеселиться. По шкале сплетен явление всем Амбридж в нижнем белье превзошло Гермиону, появившуюся с бывшим Пожирателем Смерти, поэтому до конца вечера их оставили в покое.

После того, как большинство народу разошлось, за исключением, разве что заядлых пьяниц или танцоров, все три

пары, наконец, спустились в атриум и, пообещав скоро собраться вместе, аппарировали каждая по своим домам.

Как только они вошли в дверь ее дома, Гермиона почувствовала, как пара сильных рук обхватила ее за талию и притянула к себе.

— Полагаю, ты собиралась поблагодарить меня за это платье, — промурлыкал ей на ухо Люциус, скользнув руками по телу и создавая жар везде, где он прикасался.

Улыбка Гермионы быстро превратилась в задыхающийся стон, когда пальцы Люциуса нашли ответ на то, что она носила под платьем. Его вздох удовольствия был почти таким же громким, как и у нее, когда он скользнул пальцем в ее влагу, отодвинув крошечный кусочек материала, называемый стрингами.

— Непослушная девчонка, так дразнишь меня, — прошептал он, проводя языком по ее обнаженной спине, отчего она покрылась гусиной кожей.

— Возможно, мне придется наказать тебя за то, что заставила меня ходить всю вечер с эрекцией, — он расстегнул бретельку на ее топе, и когда тот соскользнул вниз, начал ласкать обнаженные груди; его большие пальцы дразнили соски, превращая их в твердые пики. Она выгнулась под его руками и вонзила свою попку в его эрекцию, вызвав у него еще один низкий стон.

Он повел ее вперед, пока она не оказалась у дивана, и Люциус мягко подтолкнул ее через руку и приподнял платье, чтобы открыть аппетитную попку. За его ласкающими руками последовали горячие поцелуи и влажный язык, убравший наконец клочок ткани, который оставался всем, что стояло между ним и тем, чего он хотел больше всего.

Гермиона вскрикнула от удовольствия, когда язык Люциуса погрузился в ее влажный жар, и вцепилась в диван, чтобы удержаться на дрожащих ногах. Его пальцы заменили внутри нее язык, который отправился на поиски клитора, по пути исследуя каждый чувствительный дюйм кожи. Потребовалось всего несколько их волнующих прикосновений, прежде чем ее внутренности сжались, когда она облила его своими соками.

Не теряя времени, Люциус быстро встал и снял с себя одежду, прежде чем скользнуть в ее все еще дрожащее тепло, его собственная потребность в разрядке была почти первобытной, когда он безжалостно вошел в нее.

— Боги, женщина… ты сводишь меня с ума… не могу перестать… хотеть тебя… необходимость… быть… внутри тебя… все время, — задыхался Люциус, входя в нее снова и снова; его руки почти болезненно сжимали ее бедра, когда он пытался сдержать свое высвобождение, чтобы продлить почти невыносимое удовольствие сливаться с ней. Мерлин, он и в самом деле любил эту женщину.

Гермиона чувствовала, как его член становится тверже, толчки глубже, а темп все ускоряется и ускоряется. Он наполнял ее так, что она даже переставала понимать происходящее, и, казалось, что никогда не сможет насытиться им. Он громко простонал ее имя, потянувшись, чтобы потереть клитор, увлекая за собой, когда, наконец, взорвался и сам.

Ощущение его подергивающегося члена, когда он выпустил свое горячее семя в ее лоно, в сочетании со стимуляцией клитора было всем, что потребовалось, чтобы отправить Гермиону в судороги удовольствия, а ее дрожащие стенки будто выдаивали все до последней капли из пульсирующего члена, когда она выкрикивала его имя. О, Цирцея, каки же она любила этого мужчину.