Диверсия без динамита

Ладченко Владимир Анатольевич

выплакивали глаза, бог знает, почему думая, что чем больше слез, тем больше

любви. Но Карбованцеву было теперь все до фени — он лежал укутанный белым в

красном ящике равнодушный и смиренный. Он кончился, и от него воняло.

А вокруг, сыпя белым, шумел в первом снегопаде ветер, и тучи давили все

сильнее и сильнее.

Когда стали закапывать, Дубинина с болью подумала: «А борща на поминки,

наверно, много сварили. Прокиснет теперь», — и она заплакала

еще горше.

ХОЧЕШЬ ЖИТЬ - УМЕЙ ЛЕЧИТЬСЯ

— Ну-с, голуба, на что жалуемся?

— Желудок, доктор. Как поем, так...

— Все ясно. Вот таблетки, три раза в день вместо еды.

Следующий.

— Но позвольте, доктор! У меня же желудок. Как поем, так...

— А вот оголяться не надо. Что вы мне тычете под нос свой

желудок? У всех желудок, и это вполне нормально. Наука такое допускает. Что-

то вы странный какой-то. Может, вам к невропатологу сначала обратиться? Запои

часто бывают?

– Упаси бог, совсем не пью. А он болит. Как поем, так...

– Я же русским языком сказал, что оголяться не надо. Возьмите

еще таблетки. Принимать по две штуки за полчаса до приступа, и ни минутой

раньше. А, кстати, вы, может, не то едите?

– Обижаете, доктор. Черная икра, балычок, сервилатик…

– Так бы сразу и сказали. Это ведь не ко мне. Вам в ОБХСС

нужно. Там сильные специалисты. Я сейчас созвонюсь.

– Зачем же вы, доктор, так? У меня и сердце с перебоями. Я вот

тут принес кое-что. Узнать, можно ли мне это есть.

– Интересно, интересно. Что тут? Так, салями, крабы, копченая

колбаса. Эх, его бы с хреном и горчичкой. Ну, что-же… Можно вам такое или

нельзя - так, с налету, не скажешь. Вопрос чрезвычайно серьезный. Знаете

что, Василий Петрович, оставьте все это, я в лабораторию пошлю на анализ.

– Ради бога, доктор, для того и принес.

– Да вы садитесь, Василий Петрович, зовите меня просто Федей.

Вот тут помягче. А я вам пока направление на обследование фиброгастроскопией

выпишу. Правда, там очередь на два месяца, но тут случай экстренный, вас

сразу пустят. Да снимите же вы рубашку, наконец. Я вас послушаю. Ваши

болезни, тьфу, то есть, наше здоровье — наше богатство. А ваше здоровье в

ваших руках.

— Да, я понимаю, Федя, хочешь жить — умей лечиться.

— Вот и славно, голубчик.

ВСЕ ЕЩЕ ВПЕРЕДИ...

В парикмахерской было подозрительно безлюдно. Больше того, мое

появление вылилось

в небольшой, но яркий праздник. Из подсобки, вытирая губы,

выбежал даже сам заведующий. Протиснувшись сквозь подчиненных, он с чувством

потряс мою руку и долго не выпускал ее.

— Проходите, проходите, — застенчиво улыбался он. — У нас сегодня

такой день, такой день. Практикантов вот прислали, — заведующий не без

гордости кивнул на объявление с неровными буквами: «Товарищи, сегодня вас

обслуживают учащиеся второго сводного Учбыткомбината имени Котовского». — А

клиент чего-то боится. И чего, спрашивается? Такие же мастера, только

неопытные еще. Да вы не волнуйтесь, ребятки способные, на лету все

схватывают, — загораживая собой выход, добавил он и зачем-то махнул белым

платочком. Тут же молодые руки начинающих Фигаро подхватили меня, и через

минуту я уже сидел, крепко привязанный к креслу холодной простынкой.

— Мне бы, девушка, «Молодежную», — смирившись с неизбежным, попросил я

подошедшую брюнетку с прической «пони».

— Ну, это уж какая выйдет, чего заранее загадывать, — ответила она и,

брезгливо поджав кумачовые от помады губы, сняла с моего носа очки.

— Так... — услышал я сквозь нудное жужжание машинки. — Височки сюда,

волосики туда. Ой! Ну, ничего, ничего. Так... Здесь прямо, тут налево. Ой!..

Ну, ничего, ничего. Так, — она выключила машинку, — закройте глаза, сейчас мы

вас освежим, — и брюнетка энергично заработала грушей пульверизатора.

Я встал, попрыгал на одной ноге, вытряхивая попавший в ухо одеколон,

и, приладив очки, глянул в зеркало...

Когда меня коллективными усилиями подняли с пола и вновь усадили в

кресло, я немного пришел в себя и понял размеры свалившегося на мою голову

несчастья... Профиль затылка живо напоминал знаменитую Потемкинскую лестницу,

а впереди, окошком в тумане, вполнакала светилась выстриженная лысина.

Стараясь не заплакать, я потребовал жалобную книгу. Заведующий вздохнул и

снова махнул белым платочком. Ребятки действительно, все схватывали на лету,

— молодые руки начинающих Фигаро подхватили меня и после недолгой борьбы я

оказался на улице.

Увы, это было еще не все.

В ателье индпошива и текущего ремонта одежды три нахрапистых и

носастых ученика закройщика в одну минуту облачили меня в то, что они

называли «костюм куда тому Диору». Брюки были еще туда-сюда — можно надеть

вечером под пальто, но пиджак... Словно корабль, получивший пробоину ниже