Дневник – большое подспорье…
Шрифт:
Потом еще подарок: музыка с 12 до 1 ночи: Рихтер, исполняющий Шостаковича.
Все эти дни занималась Дневником. 38-й, 39-й расшифрованы, но требуют дальнейших комментариев история Майслера, история Мирона. Пишу с упоением [257] . Хочу доделать эти 2 года и дать машинистке.
31/III 66. Начался съезд [258] .
Психов велено на это время не выпускать из больниц.
Речь Брежнева – не угрожающая. О Сталине ни слова.
257
Эти записи Л. К. даны в Приложении.
258
С 29 марта
Что стоит за предложением Егорычева – восстановить названия Генсек и Политбюро – непонятно. Я бы не восстанавливала: очень дурные ассоциации.
Читаю переписку Горького с Андреевым [259] . Горький в них несимпатичен, а Андреев – очень. Мягок, добр, любящ. Некоторые ответы Горького поразительны по душевной грубости и глухоте. И в смысле литературной чуткости Андреев был острее: Горький еще не понял величия Блока, Сологуба, а он уже понял.
259
См.: Литературное наследство. Т. 72: Горький и Леонид Андреев: Неизданная переписка. М.: Наука, 1965.
Вообще со стихами у Горького беда: не полюбил ни Блока, ни Ахматову, ни Пастернака, ни Мандельштама, ни Цветаеву… Видно нельзя безнаказанно любить Муйжеля.
Редколлегия «Огонька» (Софронов) решили вынуть из I тома Гашека предисловие Копелева. В сверке. Почему? А потому, что Копелев.
Я советую ему подать в суд.
Жена Синявского вернулась со свидания [260] . У него фурункулез. Оставить ему еду не позволили. Работа: сделать 34 ящика в день. Он не может. Ему помогают баптисты. Уголовников нет – одни баптисты и бывшие полицаи. Даниэль за 18 км.
260
Мария Васильевна Розанова (р. 1929), литератор, издатель.
Больно за них.
Даниэль – грузчик, а у него – искалеченная рука…
15/IV 66 ночью. Кратенько, как говорится.
Вчера мне позвонил Иосиф [Бродский] (он здесь уже дня 3) сказал, что придет сегодня утром, чтоб рассказать о кознях Пуниных против Толи [261] , предостерег меня очень жарко против Ани [262] («ничего не давайте ей»), но не пришел. После него взяла трубку Нина Антоновна [Ольшевская] и сказала – мучительно, с напряжением – что собирается к Суркову, чтобы разъяснить ему козни Пуниных и заступиться за Толю. Сегодня вечером у меня была Аня. Привезла мне копию документа, озаглавленного «Для Лиды». Это документ важнейший – ее ответ издателю I тома – но Аня переписала его очень плохо, не разбирая текста, и при этом на гнусной мелкой машинке. Необходимо мне получить фотокопию и увеличить ее. Со мной была очень любезна. Сказала мельком, что Берггольц звонила Ирине Николаевне и ругая ее по матери требовала, чтобы ее включили в комиссию. Она, кажется, включена, а с нею Дудин (!) и Шефнер… Околесица!
261
Толя – Анатолий Генрихович Найман (р. 1936), поэт, прозаик, переводчик, в последние годы жизни Анны Ахматовой исполнял обязанности ее секретаря.
262
Аня – Анна Генриховна Каминская (р. 1939), дочь Ирины Николаевны Пуниной (1921–2003).
(Включить надо было тех, с кем АА любила работать (Л. Я. Гинзбург, отбиравшую «Из 6 книг», М. С. Петровых, составлявшую «Лягушку», меня – «Бег времени», Толю, Нику [263] ,
Вчера ко мне явились Поповский и Ваксберг и попросили написать письмо [264] . Напишу.
20/V 66. Москва. Опять и опять – ХХХ том Герцена. Дом, где он умер. Последнее письмо. «Умора да и только». Последняя телеграмма: «Большая опасность миновала».
263
Ника Николаевна Глен (1928–2005), переводчица, в 1958–1963 гг. литературный секретарь Анны Ахматовой.
264
Письмо Шолохову о его выступлении на съезде против Синявского и Даниэля.
Я хотела бы написать книгу: последний год жизни Герцена.
Ясное, жесткое, беспощадное зрение. Бесстрашное. Короткие, ясные, резкие письма. Остались в нем любовь и сила – и никаких утешений и иллюзий. Наверное это и есть смерть. В 52 году о том, что он окончен, он говорил еще патетически и картинно. В 69 – сухо, трезво, точно. Без пафоса. Деловито.
Ни во что нет веры. Ни в кого. О Тате. «Я люблю ее быть может больше прежнего, но веры нет».
Огарев снова предлагает «Колокол». – «Нас никто не хочет читать».
В последние дни в Переделкине читала «Записные книжки» Блока. Тоже страшноватое чтение. Ужасна воистину его любовь к Л. Д. Непостижимо быстро прошедшая к Дельмас. Какое-то его зверство в любви.
26/V 66. Москва. Как одолевать болезнь?
Вчера наконец послала свое письмо Шолохову за своей единственной подписью. Могла бы гораздо раньше, но некому везти машинистке, некому переносить поправки, клеить конверты. Фина исчезла вообще, а Люша по горло занята НЕ моей рукописью.
Ходила на почту – сверх сил. Гроза. Люша, как в детстве, примчалась с зонтиком выручать меня от дождя.
Я послала в «Правду», «Известия», «ЛитГазету», «ЛитРоссию», «Молот», три правления Союза Писателей и т. д.
От И. Н. Пуниной открытка в ответ на большое мое письмо об архиве, Эмме Григорьевне, Толе – «я сейчас не в силах сосредоточиться».
На Широкой отбирают комнату. Вчера я звонила и Марии Сергеевне, и Копелевым, во всякие места, давала всякие телеграммы.
«Там тень ее осталась и тоскует» [265] .
Но конечно все это пустяки по сравнению с судьбой архива.
10/VI 66. Пиво Воды. За это время – многое.
Доброжелатели мои мне сообщили, что Михалков в разговоре ругал меня непечатно: «Она все получила от Советской Власти, а делает гадости». Не знаю, имел ли он в виду выход «Софьи Петровны» [266] или письмо Шолохову.
Все 63 члена СП, подписавшие письмо о помиловании, получили из Союза нечто вроде выговора. И К. И. (Я ему не показала пока).
265
Перефразирована первая строка стихотворения Анны Ахматовой: «Там тень моя осталась и тоскует…».
266
В 1965 г. повесть под измененным названием «Опустелый дом» опубликована в Париже в издательстве «Пять континентов», а в 1966 г. под авторским названием в «Новом журнале» (Нью-Йорк), № 83 (с. 5–45) и № 84 (с. 5–46).
28/VI 66. Москва. О Юлии Даниэле дурные вести. Он снова в карцере.
Прочла Катаева «Святой колодец» в «Новом Мире».
Великолепная проза. И пустая (какая разница с «Раковым корпусом»). Прочитав, я как-то по-новому поняла путь – его и Олеши. (Они сродни.) Глаза художника у обоих. И ничего не жжет, не о чем писать. Вещи – все вещно – все живописно. В начале пути они взяли идею напрокат. Она помогла им одушевить и осмыслить живопись, дала повод описывать вещи. Идея подломилась. Писать стало не о чем, не на что низать свои бублики.