Дневник лабуха длиною в жизнь
Шрифт:
Как-то уговорил его дать мне поводить. Мы выехали за город и поменялись местами. Навстречу ехал большой грузовик, и я взял слегка вправо. Впереди метрах в ста от нас на обочине стоял "газик". Из-под него торчали ноги мужика, что-то ремонтировавшего. Нет, слава богу, я не переехал его ноги и, проехав чуть дальше, бросил взгляд на Рубинчика. Тот был белого цвета и пару секунд не мог вымолвить ни слова.
– Что случилось? Чего ты так побледнел?
– спросил я, не поворачивая головы.
– Ты, ты знаешь, что сейчас было?!
– заикался Додик.
– Что?
– наивно переспросил я, делая вид, что не понимаю.
–
– вдруг закричал он.
– Ну да?
– удивился я.
– Но не наехал же!
– Ты знаешь, что бы было, если бы ты наехал?!
– продолжал орать Рубинчик.
– Ну, наверное, мужику было бы не очень приятно, - пытался отшутиться.
– Х... с ним, с мужиком, посадили бы меня - не тебя!
– разволновался он и стал прикуривать дрожащими руками сигарету.
Я продолжал ехать еще минут десять, пока Рубинчик не сказал:
– Остановись! Хватит!
Я беспрекословно подчинился.
Бардак
С давних времен Львов завоевал популярность культурного центра. Город был одним их первых в Европе, в котором пошли трамваи. Одним из красивейших парков Европы был Стрийский парк. Карузо пел во Львовском оперном театре. Сын Моцарта дирижировал "Реквием" папы. Советские киностудии, снимавшие сцены в Париже, часто "для натуры" использовали Львов. В пятнадцатом веке в городе открыли первый бардак.
Зашел к Боярскому. Он ел бутерброд с селедкой и запивал чаем. Я предложил ему добавить еще горчицы. Он ответил, что в следующий раз обязательно попробует. У него всегда были странные гастрономические пристрастия.
Зазвонил телефон. Товарищ Боярского, Фима, с которым он работал в ресторане в Кисловодске, попросил его выйти на улицу. Мы вышли вместе. Вместе с товарищем стоял мужчина в возрасте, кавказской внешности, директор того ресторана в Кисловодске, приехавший по делам во Львов. Мы все вместе направились в центр, показать гостю город. Походили с часок, и тут Фима предложил нам зайти в бардак. Я никогда не пользовался услугами жриц любви (колония не в счет), не было необходимости, да и вообще не знал о существовании такого в городе. Я было отказался от предложения, но Фима с Боярским принялись меня уговаривать, сказав, что, мол, я не обязан быть с проститутками и что, мол, просто зайдем глянуть на то, что такое советский подпольный бардак.
– Пошли, генацвале, а?
– хлопнул меня по плечу директор.
Заведение находилось на маленькой симпатичной улочке Конопницкой, с круглой цветочной клумбой посередине, совсем рядом с отделением милиции. Видимо, стражи порядка сюда захаживали.
Дверь открыла симпатичная хозяйка лет пятидесяти, в японском голубом атласном халатике, с хорошей фигурой. Основной работой хозяйки была должность актрисы в Театре Советской армии. В кухне просторной трехкомнатной квартиры пили кофе четыре молодые девчонки. На полу у стола лежала огромная раскормленная сука породы доберман. Хозяйка, Зоя Ивановна, сообщила: цена за услугу - пять рублей. Директор ресторана воскликнул:
– Вах, всех угощаю!
– посмотрел на пухленькую молодуху, что-то жевавшую у стола, и мотнул ей головой: - Пошли!
Та быстро встала, промокнув губы салфеткой и последовала за ним. Боярский, выбрав самую некрасивую, пошел в другую комнату.
– Пошла на х..., сука!
Выглянув из-за журнала, я увидел Фиму, толкающего ожиревшую псину, сующую свою задницу между его расставленных ног.
– Пошла вон, сука!
– кричал он не отходившей собаке, слегка ударив ее по заднице.
Сука показала большие клыки.
– Заберите ее от меня!
– заверещал Фима.
– Пошла вон, Манька!
– прикрикнула хозяйка.
Собака, делая одолжение, медленно, крутя задницей отошла. Умная псина, насмотрелась. Зоя Ивановна затараторила, подойдя ко мне:
– Возьми меня, я тебе сделаю, как ни одна из моих. Возьми, не пожалеешь!
Пошел из любопытства. Она разделась и раздела меня. Для женщины таких лет она выглядела совсем неплохо. После небольшой подготовки оседала меня, приговаривая:
– Ой, какой хорошенький! Торчит, как скипетр.
Позже ребята, побывавшие в бардаке, рассказывали, что этот текст она говорит всем. Ушел я оттуда с каким-то неприятным чувством - как будто в чем-то испачкался. До сих пор всегда был с теми, кто хотел быть со мной.
Тридцать
Иру я не видел вот уже семь месяцев. Боль почти прошла. Я знал от Робика, что она уже не встречается с тем, за кого собиралась замуж. Еще знал, что через день она возвращается из гастролей, и мне надлежит покинуть свою квартиру.
Конец сентября. За окном опять моросит. Мы с Мариком сидим на кухне. Я купил бутылку водки, колбасу, сыр, соленые огурцы и конфеты для себя и для Саши. Сегодня выпью. Мне тридцать. За плечами почти одиннадцать лет сумасшедшей семейной жизни.
С тех пор как у Марика появилась двухкомнатная квартира, у Сашки появилась своя комната. Мать его уехала в Канаду с новой семьей. Марик Сашку не отдал. Сын выбрал отца.
Я рассказал Марику что на днях меня вызвали в школу по поводу поведения Виталика.
– Что он натворил?
– Он сказал мне, что какой-то мальчишка, старше его на два года, заставляет на переменах катать его на спине. "Если ты не хочешь его катать, то не давай ему садиться на себя", - посоветовал я. "Я не хочу, но он лезет драться".
– "Сынок, - поучал я, - бить нельзя только девочек, а этому пацану ты можешь дать сдачи". "А что, можно?" - "Да можно и нужно". На следующий день меня вызвали в школу. Оказалось, что сынок таки постоял за себя: схватив пацана за голову и несколько раз ударив того головой о стенку. Парень получил легкое сотрясение мозга. После двух лет занятия водным поло Виталик окреп и, видимо, крепко приложился. Учительнице в школе я сказал, что мой сын всего лишь постоял за себя. "Ничего себе постоял!
– возмущалась учительница.
– Ребенок получил сотрясение мозга!" "Этот ребенок, - парировал я, - издевался над моим сыном, и я разрешил дать сдачи". "Что за воспитание?!" - продолжала возмущаться училка. "Если тебя обижают, то давай сдачи", - уверенно ответил я, и вместе с сыном покинул школу. "Ну и воспитание!" - услышал я вслед.