Дневник мотылька
Шрифт:
4 февраля
Сил у Люси осталось только на то, чтобы дышать. Она слабеет, а Эрнесса становится все сильнее. Энергия Люси уходит на то, чтобы наполнить Эрнессу. Это ее пища. В лазарете Люси заставляют есть, но она тает на глазах, а Эрнесса обретает чудовищную силу. За обедом я наблюдала за ней. Она только гоняла еду по тарелке. И тем не менее Эрнесса пышет здоровьем. Мне необходимо держать ее подальше от Люси. Как хорошо, что медсестра никому не разрешает навещать ее подолгу.
5 февраля
Честно говоря, пока Люси в лазарете, я чувствую себя намного счастливее. Мне не приходится все время опекать ее. За меня это делает медсестра. Я люблю
Последняя неделя прошла у меня удивительно спокойно. Я занималась на пианино по два часа в день, выполняла все домашние задания, дочитала второй том Пруста. Я могу вести дневник, когда мне вздумается. Все просто замечательно. Я хорошо сплю, не раздражаюсь. Чаще всего я одна или с Софией. Завтра мы с ней договорились прогуляться после ланча. Так здорово бродить вдоль больших домов с бассейнами, теннисными кортами и модными машинами, припаркованными рядом. В этих домах живут некоторые девчонки из дневной школы.
Вчера после уроков я встретила мистера Дэвиса, и мы с ним очень хорошо поговорили. Я все думала о его стихах и о том, как неожиданно они мне понравились. Я не чувствовала ни малейшей неловкости наедине с ним. Он спросил, что я сейчас читаю, и я ответила, что собираюсь прочесть всего Пруста.
— А «Дракулу» не хотите почитать? — спросил он. — С десяти лет обожаю эту книгу.
Наверное, лицо мое перекосила брезгливая гримаса.
— Честное слово, она ничуть не хуже Пруста и намного короче. Превосходнейший роман. Каждое слово на своем месте, ни убавить ни прибавить.
— Я больше не могу читать такие книги. Они испортили мне осень.
Мистер Дэвис казался таким растерянным, что я спохватилась:
— Ну, может быть, когда дочитаю Пруста.
Я рассказала ему об отцовском собрании сочинений Пруста, которое захватила из дому после каникул. Двенадцать томов выстроились у меня на столе: маленькие голубые книги в бирюзово-белых обложках. Я читаю их, потому что мне очень нравятся эти томики. Для меня очень важно, как книги выглядят, каковы они на ощупь. Настоящая книга — это старая книга, со своим особым запахом — запахом тронутых цвелью растений. А новых я не люблю.
Люблю читать папины книги, касаясь страниц, которых касался он. Здесь до сих пор сохранились невидимые отпечатки его пальцев. Иногда мама заговаривает о том, чтобы избавиться от всех его книг. Я заставила ее пообещать, что она сохранит папины книги для меня, и все же я ей не доверяю. Она запросто может проснуться однажды утром и, почувствовав, что больше не может оставаться с этими книгами под одной крышей, позвать кого-нибудь, чтобы их унесли прочь.
То, что ребенок, сидевший на диване, смотрел на нас, и ощущение, что его жена, разговаривая с Клэр, краем глаза наблюдала за мной, ужасно меня смущало. Для него это была игра, но я не могла успокоиться. И пусть Клэр даже не заикается о том, чтобы снова пойти к нему домой.
6 февраля
Я навещаю Люси каждый день. А сегодня (сегодня суббота) я была у нее после завтрака и собираюсь снова после нашей с Софией прогулки. Люси говорит, что ей не скучно одной и она не против еще побыть там. Я не знаю, как она проводит время. Когда бы я ни пришла, она лежит на кровати, глядя в потолок. Кажется, ей капельку лучше, хотя, на мой взгляд, она ничуть не изменилась. И у нее все время красные, как будто заплаканные глаза. Может быть, завтра ее выпишут. Сегодня я отнесла ей все учебники, за выходные она должна сделать хоть что-то из пропущенных домашних заданий. Конечно, отстала она безнадежно. После выписки ее на какое-то время освободят от физкультуры.
Я отдала
Пора на ланч. Умираю с голоду. Допишу потом.
После ланча
Я сейчас лопну от злости! Наша прогулка сорвалась. И куда мне теперь деваться до самого ужина? А я так хотела побыть с Софией.
Вернувшись после ланча к себе, София обнаружила посреди комнаты огромную кучу: кофты, сумки, туфли, книги, грязное нижнее белье. В комнату было не войти. Она целый месяц у себя не убиралась, а положено это делать каждое утро. Просто запихивала все подряд под кровать. Каким-то образом воспитательница — мисс Фрейзер — обнаружила этот склад и вытащила все наружу. И теперь София до вечера будет делать уборку. А потом мисс Фрейзер придет и проверит. Просто уму непостижимо, как София ухитрилась затолкать под кровать столько барахла. Оставалась ли у нее хоть какая-то чистая одежда? Мы с Клэр стояли в дверях, вылупив от изумления глаза. А София, скрестив ноги, восседала на вершине этого кургана и великолепно изображала мисс Фрейзер — с ее удлиненными, безвольно висящими пальцами и монотонным голосом:
— Дитя мое, разумеется, кое-кому вроде вас, обладающему артистическим темпераментом, приземленные мелочи жизни кажутся слишком обременительными. Как я вас понимаю! Но мы обязаны. Порядок есть порядок.
Мы засмеялись, но Софии, как ни крути, придется наводить порядок в комнате, а у меня пропала половина субботы.
— И ведь к ней не придерешься, — вздохнула София. — Здесь ужасный бардак.
Она не может не жалеть мисс Фрейзер. По ее словам, когда-то мисс Фрейзер мечтала стать танцовщицей, но так и не смогла проявить свой артистический потенциал. Мисс Фрейзер — неудовлетворенная творческая натура.
Я думаю, что тут неудовлетворенность иного свойства — сексуальная. Разве любовь к фиолетовому не свидетельствует об определенном пристрастии? София говорит, что для итальянцев фиолетовый символизирует несчастье и даже смерть. А в комнатах мисс Фрейзер абсолютно все выдержано в фиолетовых тонах. Лиловая накидка на постели. Фиалковые портьеры. Покрывало на диване цвета лаванды. Черно-фиолетовый ковер на полу. Однажды я была у нее вместе с Софией, когда той надо было подписать пропуск. Мисс Фрейзер сидела за столом в узкой черной юбке, подскочившей выше колен, на ногах у нее были легкие туфли наподобие балеток, а рыжеватые волосы она стянула сзади в пучок. Сквозь эти тоненькие волосы явственно просвечивал розоватый череп. У нее вечно седые корни волос. Наверное, она их подкрашивает время от времени, но волосы неумолимо отрастают снова. Когда она брала ручку, я заметила, что ее тщательно ухоженные (бледно-сиреневые) ногти так длинны, что загибаются на кончиках. Они как будто существуют отдельно от всего остального тела. При таких перламутровых ногтях держать ручку просто невозможно. Может быть, поэтому писала она ужасно медленно. Мисс Фрейзер выводила на белом бланке каждую букву, произнося ее при этом вслух: С-О-Ф-И-Я К-О-Н… Затем остановилась и стала внимательно разглядывать надпись сквозь очки в половинчатой оправе, после чего соскребла бланк со стола ногтями другой руки, скатала в шарик, выбросила его в мусорную корзину и потянулась за новым. Она принялась писать заново, выводя рукой огромные петли. Каждая буковка должна была соединяться со своими соседками. Написав все слова, она аккуратно проставила недостающие знаки, как положено. Лишь третья попытка увенчалась успехом, и мисс Фрейзер наконец вручила Софии заполненный пропуск.