Дневник мотылька
Шрифт:
Когда я встретила ее позднее, вечером, сразу перед ужином, вид у нее был нормальный. Я посмотрела на нее в упор, и наши взгляды пересеклись. Она вела себя как обычно, не замечая меня вовсе, значит, она не знает, что сегодня утром я ее видела.
13 февраля
Сегодня я не пошла вместе со всеми на встречу с Чарли. У меня не было настроения. Я устала, и, как всегда перед месячными, у меня болела голова. Что-то стискивало виски, пересохший язык распух. Странное состояние, которое невозможно описать словами и которое так пугало меня, когда я была маленькой.
Мне нужно просто лежать в темной комнате, в полной тишине. Я даже читать не могу. Все мои мысли сосредоточились на головной боли. И весь мир — в моей пульсирующей голове. Иногда мне плохо
Как только я смогла сидеть в кровати и впустить в комнату свет, я взяла дневник и ручку, чтобы они составили мне компанию. Теперь я уже не один на один со своей головной болью.
Похоже, Люси даже не заметила, что я никуда не пошла.
У меня нет сил, чтобы бороться с Эрнессой. Она бывает, где ей вздумается. Она является нежданно-негаданно. Она проходит сквозь двери, сквозь стены, сквозь оконные стекла. Она проникает в сны. Она исчезает, но остается рядом. Она знает, что будет, и видит сквозь плоть. И она бесстрашна.
14 февраля
Сегодня голова болит еще сильнее, и я опять весь день лежу в постели. София после ланча заходила меня проведать и принесла поесть. На весенних каникулах она встречается со своим отцом. Он повезет детей кататься на лыжах в Вермонт. «Кататься на лыжах в Вермонте» — как естественно это звучит, несмотря на то что родители Софии разведены и живут в трех тысячах миль друг от друга. По крайней мере, они обитают на одной планете. София с восторгом предвкушает встречу с отцом. Не могу больше писать.
15 февраля
Вчера вечером после ужина Люси пришла ко мне.
— София говорит, что ты сильно заболела, — сказала она. — Тебе не лучше?
— Чуть-чуть. Хоть месячные пошли наконец. Лучше уж пусть живот болит, чем эта мигрень.
— А у меня никогда не болел живот, — сказала Люси, словно сожалея об этом. — Не текло даже, а еле капало, когда шли месячные. Но у меня их не было с прошлой осени.
Люси присела на краешек кровати и провела ладонью по моей щеке. Мне хотелось прогнать ее, ведь два дня я провалялась тут больная, а она даже не заметила, пока София ей не сказала. Мне хотелось крикнуть, что знаю: ей совершенно наплевать на то, как я себя чувствую. Мне так плохо. Я смолчала и никак не выразила своих чувств. Я позволила ей сидеть и гладить в темноте мою щеку.
17 февраля
Я все не могла добраться до дневника. Теперь, пропустив ланч, я сразу прибежала к себе. Я боюсь забыть хоть малейшую деталь из того, что случилось этой ночью. Сейчас все уже кажется сном. И сон этот начинает исчезать из моей памяти. Таких болезненных месячных у меня никогда не было. Из меня просто лило. Когда я откинула одеяло, то увидела, что на белой простыне подо мной растеклось огромное темное пятно. Я с трудом добрела до ванной и села на унитаз. Стало чуть легче, и я просидела на унитазе довольно долго, пока кровь беспрепятственно вытекала из меня. Так я и задремала, положив голову на спинку стула. И вдруг из комнаты Люси донесся тихий протяжный звук. Сначала я не обратила на него внимания, но звук повторился — громче и явственнее. Он отделился от ночной тишины. Он взлетал и опадал сам по себе. Встав, я почувствовала слабость. Мне пришлось прислониться к стене, когда я поворачивала ручку. Дверь в комнату Люси приоткрылась. Лунный свет заливал комнату — шторы были подняты, и я видела все очень отчетливо. Люси лежала в кровати, на спине. Кожа ее серебрилась. Я заметила, что глаза у нее закрыты, а губы разомкнуты и видны краешки белых зубов и кончик языка. Она была так неподвижна, что казалась бы спящей, если бы не эти звуки. Это были стоны, растущие и опадающие вместе с ее дыханием. Рядом с ней лежала Эрнесса. Ничто не разделяло их тел. Они соприкасались от головы до пят. Эрнесса опиралась на локоть. Она склонила голову, прижалась губами к соску Люси и жадно втянула в себя розовую плоть. Рубашка Люси была спущена до пояса, обнажая и вторую грудь с туго натянутой кожей и маленьким красным бугорком соска. Рука Эрнессы обвивала обнаженную талию Люси. Сплелись их тела, спутались
Вот над этим мы с Люси всегда посмеивались. Мы всегда были очень осторожны, чтобы не стать такими. Девочками, которые зашли слишком далеко. Девочками, которые делают вид, будто остального мира не существует. Девочками, которые не могут повзрослеть.
Счастливы ли они? Найдется ли слово, чтобы описать их состояние? Блаженство? Экстаз? Забвение?
Что же такое — любовь?
После ужина
Люси этим утром так и не встала с постели. И сама я пропустила завтрак. Миссис Холтон отправила Люси в лазарет, а позднее, когда мы все были на занятиях, приехала «скорая» и увезла ее в больницу. Люси так ослабела, что не могла идти. Из лазарета ее пришлось нести на носилках. Это Клэр, конечно же, все разузнала и сообщила мне. За ужином я была сама не своя. От огорчения не могла ничего есть. Я понимала, что мне следует беспокоиться о Люси. Но у меня перед глазами стояло одно лишь видение: две девочки, купающиеся в лунном свете, как пылинки. Эрнесса сегодня за ужином выглядела прекрасно. На лице играл легкий румянец. Она пришла в общую комнату покурить, но села в стороне и ни с кем не разговаривала. Мы все вместе сели на диван и говорили о Люси. Эрнесса держала сигарету в зубах и непрерывно дымила, как будто она ужасно нервничала. Она была одна со своими сигаретами. Эрнесса виновата в болезни Люси. Это так очевидно. Всё из-за нее.
Я никому не рассказала о том, что видела ночью. Никто бы мне не поверил. И в любом случае это уже не важно. Важно то, что Люси в больнице. Я заглянула в свой дневник: всего неделю назад я писала о том, что Люси стало намного лучше.
18 февраля
Во время тихого часа я зашла к миссис Холтон, чтобы спросить, есть ли какие-то новости о Люси и когда я смогу навестить ее в больнице. Она сказала, что Люси очень слаба и у нее берут анализы и пока никого к ней не пускают. С ней сейчас ее мама. Миссис Холтон пообещала, что сообщит мне, как только что-нибудь узнает. Она изображала расположение ко мне.
Полночь
Сегодня нет луны. Нет облаков. Небо черно. Но лунный свет проливался в комнату Люси. Он был таким ярким, что я могла разглядеть поры на ее коже.
19 февраля
О Люси по-прежнему ничего не слышно. Я собиралась даже звонить к ней домой, чтобы спросить о ней, но мне не хотелось разговаривать с ее отцом.
Я знаю — «нечто» убило Патера. Я знаю, что видела рой мотыльков, порхающих в комнате Эрнессы. Я знаю, что кто-то ходил по водосточному желобу накануне смерти Доры. Я знаю, что Чарли и Дора ушли. Одна за другой. Я знаю — та, что обнимала Люси, существует на самом деле.
Таковы факты.
Закончился урок химии, за окном повалил снег, и всем захотелось на улицу. Эрнесса пошла в противоположную сторону — в Галерею. Кики окликнула ее, приглашая со всеми во двор. Она единственная, кроме Люси, кто общается с Эрнессой и проводит с ней какое-то время. Кики курит с Эрнессой траву с тех пор, как Чарли канула в небытие. Эрнесса явно предпочитает блондинистых англосаксонских девочек.
— Нет, мне не до этого, — бросила она на ходу, не оглядываясь, и толкнула дверь, ведущую в Галерею; никому это не показалось странным.
Я не помню, чтобы Эрнесса когда-нибудь выходила на улицу. Как-то Люси обмолвилась, что кожа Эрнессы невероятно чувствительна к солнечным лучам. У нее какое-то редкое кожное заболевание. Но теперь-то шел снег! Еще никто не получал солнечных ожогов во время снегопада.
Я тоже направилась было к Галерее, но София схватила меня за руку и потянула в снег следом за остальными.
Мы пригоршнями набирали смерзшиеся комья и, пронзительно визжа, бросали снежками друг в друга. Мы падали на спину в сугроб и, разметая снег руками и ногами, изображали снежных ангелов. На мягком и пышном снегу крылья у ангелов получались восхитительные. Все вокруг побелело, затуманилось, подернулось кисеей.