Дневник. Продолжение

Загвоздина Наталья Александровна

«Между солнцем и тьмой проложу папиросный лоскут...»

Между солнцем и тьмой проложу папиросный лоскут, и в него завернусь, и погреюсь в тепле невеликом. Как в пелёнке. Она не пропустит потоком тоску, хоть ещё не воздух, не завеса, уже не вериги. Просто хочется жить. А на многое сил – в пол-ладонь... Только горсточка, ну – ни полпорции... Милости жажду. И под грузом годов так охота побыть молодой... И в пелёночке стыть чуть полегче, и кутаюсь жадно.

20 о к т я б р я

«Мир просит другого. Ни груза души...»

Мир

просит другого. Ни груза души, ни песни. Бесплотного нет. Если есть – задушить. Не бейся. Ну что же, зимой и синица – слегка идальго [2] . Свистит желтогрудая – а не слегла. Ты тоже сойди на дорожку с ледка, и – дальше.

20 о к т я б р я

2

Здесь: рыцарь.

ЛЕДЕНЕЦ или БЕЗ ХОДУЛЬ

Всего на свете горше мёд...

Франсуа Вийон

И откуда что берётся... Новгородская берёста тайну бережёт. Баловство бывало в детстве — петушки – ау, младенцы... Сахар пережжён. Горек сахар – а соблазн-то... Под него поём согласно... Промолчи, Вийон! Но когда с ответом встречусь и пойму, откуда трепет, — захлебнусь виной. Мир ещё цветной, как сахар в леденцах, снежок над садом — на дворе октябрь. И опять орут с начала, и лежит в гробу молчальник — в долготу октав. Сахар кончится, и там-то из теплушки выйдешь в тамбур — спрыгнешь на ходу... Вот тогда-то и узнаем, кто остался вместе с нами — в крыльях. Без ходуль.

20 о к т я б р я

Я РАССКАЖУ

Ещё нерастраченных крон укрытья торжественны – край неброский... где в ягодах кровь рябины, раскатистый грай вороний... Где ворон и враг созвучны, должно, испокон... И где обретаются враз, как в осени, дрожь и покой.

24 о к т я б р я

РЯБИНА. ПЛОДЫ

...Да, тяжела ты шапка-ноша, но... закинута наверх, где места – небо. А я, сей человеческий щенок, засматриваюсь заново... И немо стояние под деревом. Восторг вместился в речь, неслышную воронам... Мир каркающим голосом исторг, что мой сюжет рябиновый сворован у неба, у земли, у птичьих стай, полдневного тепла, вечерней стыни... Но совесть наблюдателя чиста хоть тут... обезоруженного с тыла.

25 о к т я б р я

ОСЕНЬ В МОСКВЕ, или ТРЕТИЙ РИМ

Тепло и пасмурно. Осадки у ворот. Раскрою зонт – пройдусь под крышей мира. Здесь

радости не больше, чем хвороб, — надень гамаши, шарф из кашемира, и в добрый путь... Старея по часам, ты постепенно выпадешь из ритма, упорно собирая по частям обломки развалившегося Рима...

25 о к т я б р я

ДОЖДЬ НА СРЕТЕНКЕ

1

Отсюда хорошо – вернуться... Память тянет, как Жучка за рукав. О прошлое моё, мой уголок бермудский, отпустишь и меня, распорядившись мудро, и я останусь, пса не заругав за этакую вольность... Под авто бросаются огни, навстречу ностальгии, и вспыхивают всполохами в тон... Ушедшее, как видно, камертон пожизненный. А небеса – стальные.

2

Я знаю, есть Китай, «китайское варенье», Китайская стена и что-нибудь ещё китайское... Но здесь, под дождиком, вернее живётся – в ноябре погодкою польщён привыкший жаться в щель любую соплеменник. Как иероглиф мудр – мудрён любой чертёж проходов и дворов... Взаправду пламенеет сердечко, что вросло в родительский чертог.

8 н о я б р я

ОСЕНЬ В НОЯБРЕ

Осенних ризниц тусклый матерьял... И русский мир в предчувствии осады. Минуту и другую потерял текущий день, осунулись фасады. Ноябрь – напасть. Беги, покуда цел! Сморчком глядит последний поселянин — забытый лист. Глядит иудой в цель последний месяц – дрожь пошла слоями, как снег и снег... Ноябрь глядит в окно. Туманна морось, и стекло туманно. Туманного предчувствья волокно уже страшит – ещё, однако, манит.

8, 9 н о я б р я

В КАМЕРГЕРСКОМ, или ДЕТСТВО Н.

Кого здесь только не было! Премьер прохаживался, зрители толкались... Но стали новым лицам не в пример. Так память наша бедная – долга ли иль сроду укорочена – долгами задавлена, и времени примет искать необязательно... Примерь уже не роль. Что принято – промерь, но кровью, но истёртыми ногами. Как праотцы, что обучили гамме.

9 н о я б р я

ТЕПЛО, или МОТЫЛЬКИ

Неурочно тепло – всё б бродить по его берегам. Изумляться красе – каждый раз и знакомой, и новой. Здесь теченье молчит, неожиданный там перекат... Кто умеет смотреть, разглядит увяданье – в обнове. И не меньше цветов, и оттенков поболее, чем ясным маем, горячим июлем, золотым сентябрём – их понятней любить и ловчей о любви говорить – собирается улей. И плывя ноябрём до зимы, поменяешь уклад. Но о том не теперь – так тепло, даже крылышком машет чуть заметная тварь, у кого ни другого угла, ни товарищей, ни... И забот неизмеренных наших.