Дневник. Том 1.
Шрифт:
этой агонии, — быть может, со смутным желанием увековечить
ее душераздирающую муку для тех, кому дорога память о нем.
Зачем? Я и сам не могу объяснить, но это своего рода одержи
мость... И вот я снова берусь за дневник и пишу его по отрыв
кам, набросанным в ночи, полные слез, по отрывкам,
на крики, в которых находит облегчение мучительная физиче
ская боль.
Поздним вечером мы в молчании гуляли по Булонскому
лесу. Он был грустен как никогда. Я сказал ему: «Что поде
лать, дружок, допустим, тебе понадобится год, ну два года,
чтобы поправиться, но ты же молод, тебе нет и сорока лет.
Разве не останется у тебя достаточно времени, чтобы строчить
книжицы?»
Он взглянул на меня, словно удивленный, что его тайные
мысли разгаданы, и ответил, отчеканивая слова: «Нет, я чув
ствую, что никогда уже не смогу работать... Никогда!» И как я
ни пытался его ободрить, он все повторял эту горестную фразу,
и все более раздраженным тоном.
Эта вчерашняя сценка болезненно отозвалась у меня в серд
це. Всю ночь не выходили у меня из памяти его лицо, его дви
жения, его голос, выражавшие затаенное отчаяние. Бедный
мой. Я понял, чем объяснялась его одержимость работой в ок
тябре и ноябре, когда я не мог оторвать его от письменного
636
стола, когда он с утра до ночи, отказываясь передохнуть, не
щадя своих сил, трудился над последней книгой, на которой
должно было стоять его имя. Писатель с неутомимым рвением
торопился выжать все, что возможно, из немногих часов, остав
ленных его разуму и таланту, готовым угаснуть.
Мне вспоминается, как однажды утром в Трувиле он, еще
лежа в постели, прочел мне последнюю главу из нашей книги
о Гаварни. Он сочинил это в бессонную ночь. Не могу выра
зить, какая глубокая печаль охватила меня, когда со сдержан
ной торжественностью он произнес тот небольшой отрывок,
относительно которого мы еще не сговаривались, отложив дело
до более позднего времени. Я почувствовал, что, оплакивая Га¬
варни, он оплакивает самого себя; и эта фраза: «Он покоится
неподалеку от нас, на кладбище Отейля», — почему-то все зве
нела и звенела у меня в ушах, не выходила из памяти. И тогда
впервые у меня возникла мысль, никогда не возникавшая
прежде, — мысль о том, что он может умереть.
Конец
Сегодня он чувствовал себя хорошо, удивительно хорошо:
и по своей охоте — ведь прежде предприимчивый за нас обоих,
он теперь так трудно поддается уговорам что-либо сделать, —
по своей охоте он предложил пройтись к Каскаду, чем немало
удивил меня.
Стояла прекрасная погода. По узеньким аллеям прохажива
лись мужчины и женщины — у них был счастливый вид людей,
простившихся с зимой и снова вдыхающих весенний воздух.
И он гулял, шел бодрым шагом, высоко подняв голову, которая
при усталости обычно клонится у него набок. Гулял веселый
и мило улыбался, словно хотел мне сказать: «Ну как, доволен
ты мной? Мне лучше, я в хорошем настроении, я еще не совсем
поглупел!»
И в продолжение всей прогулки я наблюдал в нем трепет
ное пробуждение самого тонкого, самого насмешливого остро¬
умия всякий раз, когда на пути нам попадались кучки разгули
вавших буржуа. «Что ты все молчишь, — вдруг обратился он ко
мне, отпустив остроумное замечание о паре влюбленных ста
ричков, — тебе разве не приятно видеть меня таким?» А я и
вправду едва отвечал ему, смакуя про себя свое счастье, расте
рянный, как бы присутствуя при некоем чуде. Боже мой, если
бы это продлилось, если бы так осталось!.. Но после дней, пол
ных надежд, меня столько раз уже постигало разочарование.
637
Он больше никуда не хочет идти, никому не хочет показы
ваться на глаза; ему, как он сказал мне, стыдно за себя.
Март.
Тактичность была его особенностью. У него, — человека
тончайшего душевного склада, — это свойство, коренящееся и
в инстинкте и в рассудке, сказывалось ярче, чем у кого бы то
ни было. И эту-то высоко аристократическую черту он теряет;
он уже не чувствует меры в проявлении учтивости, соответст
венно тому или иному положению людей, с которыми встре
чается; он уже не чувствует меры в проявлении своего ума,
соответственно умственному уровню людей, с которыми имеет
дело.
С некоторых пор — и с каждым днем это заметнее — он не
твердо выговаривает кое-какие звуки, проглатывает р, а звук
к произносит как т. В детстве я находил особую прелесть в его
нетвердой речи, спотыкавшейся на этих согласных, — во всяких