Дневник. Том 1.
Шрифт:
ты, на золоченом бордюре каминного зеркала — портрет мона
хини.
— Ах, это просто театральный костюм. Одна наша родст-
102
венница исполняла роль монашки и пожелала, чтоб ее на
писали в этом наряде. Нравы восемнадцатого века! В нашей
семье любили театр. Да вот взгляните!
И он снял с полки том: «Пьесы графа де Монталамбера, по
ставленные на театре в доме де Монталамберов».
— Ваша картина Парижа очень интересна. Любопытно, лю
бопытно...
причиной вашей неудачи. Госпожа Академия не любит подоб
ных вещей *. Вы знаете, я на вашей стороне... Описания всех
этих особняков весьма любопытны. Я помню, когда мы верну
лись из эмиграции, в нашем домашнем театре лошадь крутила
жернов... Вот если бы вы собрали еще в провинции устные рас
сказы о том времени... А то ведь все позабудется.
Помните первые главы «Крестьян», где господин де Баль
зак показал мужиков такими, какими сделала их Революция?
О да, картина отнюдь не лестная, зато как правдива! Я сам из
Морвана — и я подумал: «Ну, конечно, он тут побывал!»
В заключение говорит:
— Мне хотелось бы, чтоб «Корреспондан» * дал статью
о вашей книге. Не мог бы это сделать кто-нибудь из ваших дру
зей? Но здесь нужен человек, сведущий по части дворянских
усадеб и пастырских домов. А у меня под рукой сейчас никого
нет. Этот маленький Андраль — с ленцой... Если у вас есть кто-
нибудь на примете...
У господина де Монталамбера длинные седые волосы, совер
шенно гладкие, в чертах полного старческого лица есть что-то
ребяческое; скрытая улыбка, проницательные, даже хитрые
глаза, но без огонька; гнусавый, нерезкий голос, провинциаль
ный выговор и вкрадчивые манеры — он из тех людей, которые
подают руку так, словно ласково обнимают вас; домашний ха
лат похож на рясу. И вдобавок учтивость — мягкая, спокойная,
невозмутимая.
Возможно, хотя и сомнительно, что во Франции еще суще
ствует партия аристократов; но мне нравится иметь дело про
сто с дворянином. Если нет больше изысканности кастовых иде
алов, то я хочу видеть хотя бы изысканность внешнюю.
В тот же день.
<...> Чистота, как и набожность, требует, чтоб человек от
дался ей целиком. Быть чистым и заботиться о спасении души
слишком трудно для тех, кто работает. < . . . >
103
16 июня.
Завтрак у Шенневьера в Версале. Шенневьер всецело увле
чен своим замком Сен-Сантен, этой лачугой, прельстившей его
датой «1555
бой с места на место портреты и книги своих друзей. И теперь-
то для них нашлись наконец кров и пристанище. Весь он как-то
усох, без остатка захваченный своей страстью к переизданиям
и публикациям, влюбляясь поочередно во всех мелких человеч
ков и полуизвестных посредственностей, которых выкапывает
на кладбище искусства, становясь на сторону Рослена против
Дидро *. Однако же он лелеет замысел какой-то нормандской
повести, которая смутно маячит в его воображении. Вероятнее
всего, это будет что-то из вандейских событий 1832 года: исто
рия юноши, взявшегося за оружие во время восстания. Он осуж
ден, брошен в Замок архангела Михаила и там принимает
участие в политическом заговоре, который должен привести
к власти герцогиню Беррийскую и легитимистов 1832 года,
утвердить политику децентрализации — политику герцогини
Беррийской.
Завтракали с Мантцем, вежливым брюнетиком, то и дело
подмаргивающим хитрыми глазками. Был и Дюссье, учитель
Сен-Сира *, по всему облику — учитель, а по голосу — воен
ный; он вопросительно поглядывает на вас поверх синих очков.
Здесь же — Эвдор Сулье: острый профиль куницы, но широкое
мясистое лицо, волосы взбиты конусом наподобие старинного
парика; он весел и проказлив, словно мальчишка с ломаю
щимся голосом, — во всем этом есть что-то очень симпатичное.
Возраста по лицу не определишь.
Шенневьер сводил нас в собрание автографов на Фоссе
д'Аркос, где кабинет сплошь заполнен — так, что не видно
стен, — шкафами, книгами, картинами, рисунками, миниатю
рами и всяческими безделушками и реликвиями; от них веет
историей и лавкой старьевщика: молоток Людовика XVI, выко
ванный его монаршими руками, песочница Генриха III, пряжки
башмаков Людовика XV, охотничий нож Карла VIII и вексель
на тысячу пятьсот ливров от 11 декабря 1792 года на имя сен-
тябрщика Лажусского, за подписью: «Филипп Эгалите» *.
Один старик — этот долговязый, костлявый А. Риго — приобрел
первые оттиски гравюр Дебюкура по пятнадцать су, в 1810 году
купил на Новом мосту «Прогулку в саду Пале-Рояля», а рису
нок Буше «Кузница Амура» — за сорок су, в доброе старое
время.
Перелистывая эти ветхие бумаги, на которых запечатлена
104
история, он замечает по поводу одного из имен: «Обе ветви
этой семьи при Людовике Четырнадцатом имели по сто тысяч