Дневник. Том 1.
Шрифт:
резкие, колючие, еще более безжалостные суждения. И мы
начинаем толковать о том, не следует ли нам в это гнусное
время и мыслить и писать только для себя, оставив на долю
других шум, издателей, читателей, дожидаясь своего часа, пус
кай даже суда потомков. Но, как говаривает Гаварни, «человек
не совершенен».
17 октября.
Чтение пьесы у Банвиля. По окончании он говорит: «Ведь
не думаете же вы жениться
и предлагать эту пьесу! Для нее, как говорится, нужны великие
актеры, а значит, ничего не выйдет».
Обед у Шампо. Неподражаемый Банвиль с ласковой и жа¬
лящей иронией раскрывает нам причины явлений. «Не бывает
ветра» *, — говорится у Бомарше.
Абу — любовник мадемуазель Валери, возлюбленной Фуль-
да-сына; и вот Гильери и Хаджи Ставрос печатаются в «Мо-
нитере» * по восьми су за строчку. Абу — сын экономки; все
смешные персонажи для своей «Толлы» он списал с семьи, где
работает его мать. Дело в том, что он разлетелся было просить
8
113
Э. и Ж. де Гонкур, т. 1
руки хозяйской дочки, но ему дали такого пинка, что он все
ступеньки пересчитал!
Мелочи редакционного быта «Фигаро». Семейные вечера.
Лото: прюдомовские остроты; * постоянно ругают Банвиля за
то, что он ставит свои десять су, не приговаривая: «Ну, ну, сей¬
час мы вам отплатим!»; мамаша Бурден не хочет рисковать,
играет всухую и переспрашивает числа. Вильмессан, облачен
ный в халат, объявляет: «Дети мои, не сочтите, что вы мне на
доели, — мне пора спать». — Обжора Жувен, самая беспечная
душа на свете, самый беспечный малый, — он не утруждает
себя размышлениями над сутью своих разносных статей, раз
носит кого угодно, без предвзятости, по указанию Вильмессана;
до такой степени неопрятен и отвратителен, что однажды кон
тролеры оперы не пропустили его в зрительный зал: с головы
его так и сыпалась чешуя накопившейся перхоти. Вильмессан
раскопал его на каком-то чердаке, в каморке, где не было ни
чего, кроме раскладной кровати и шляпной картонки, набитой
всяким хламом, мусором, объедками съестного и т. п., — в этой
дыре Жувен ютился вдвоем с какой-то женщиной. Вильмессан
заставил его писать, снабдил деньгами. Но Жувен опять за
бился в свою конуру. Вильмессан приходит снова, предлагает
ему руку своей дочери; Жувен отвечает безразлично: «Лад
но...» И в этом «ладно» — весь Жувен. «Но ведь с вами жен
щина... надо ее как-нибудь выставить...» — «Она мне ничего
плохого не сделала, не хочу ничем ее огорчать». — «Ну, а если
я возьму
муазель Вильмессан стала госпожой Жувен.
Банвиль возмущает их своими парадоксами, говоря, что
новости дня никогда не бывают свежими, что, с тех пор как
выходит «Пти журналь», их стали подогревать и что среди
них нет ни одной менее чем столетней давности!
Жувен — яростный книголюб, он готов разориться у ларь
ков букинистов на набережной. У его жены водятся деньги, но
она дает ему их в обрез, не более чем на несколько книжек.
Банвиль болен, его снедает нервная болезнь, и врач соби
рается лечить его железистыми препаратами; он ничего не ест,
пьет лишь чистое вино. Он — мастер изображать в лицах, в
виде живой сценки, какой-нибудь рассказ или диалог; с оча
ровательным комизмом набрасывает портреты или картинки
быта, воспроизводит отрывки из закулисной или издательской
комедии. Этот тонкий, правдивый, прелестный лирик умеет
так рассказывать о прозе литературной жизни, что просто ло
паешься со смеху; он пронзает своей иронией актеров и акт-
114
рис. Безжалостен к «Школе здравого смысла»; * неподражаем
в сценке, где Леви тщится объяснить хотя бы своему приказ
чику «Париетарии» * Ожье; с какой-то обезьяньей, злорадной
проказливостью произносит красивый стих из «Габриеллы»:
Мне все своей рукой заштопала бы мать *, —
комментируя эту штопку как воплощенный идеал материн
ской любви в представлении сына. Вдруг признается, что меч
тает написать какую-нибудь прекрасную трагедию, но в роман
тическом духе: «Я пользуюсь словом «романтический», потому
что это слово запретно». — Он стоит выше каких-либо полити
ческих убеждений, не питает никакого уважения к тем, у кого
они есть, особенно к республиканцам. Поразительно умеет
судить о людях, разгадывать их; уже за двадцать шагов чует
всяческих Баше. Он — живая маленькая газета, очарователь
ная, идеальная; возмущается, отрицает — но с улыбкой. Если
бы записать все, что он говорит о театре, то получилась бы
прелестная книга «Парадокс о комедии» *.
17 октября.
Альфонс все больше и больше увлекается меблировкой, —
таков добрый гений бульвара Бомарше, француз, который
дороже всего платит за старую мебель; еще сегодня отдал ты
сячу двести франков за кресла. Всеми помыслами, всем серд