Дневник. Том 1.
Шрифт:
жат кусок красной коры и белое перышко.
6 июля.
Обедня. Итак, крестьянин, коверкающий французский язык,
вздумавший посвятить себя изучению Библии, то есть самый
худший из крестьян, будет сейчас восхвалять бога! — Лучшая
из религий — та, которая меньше всего компрометирует господа
бога, как можно меньше показывая его и давая говорить ему са
мому. — Легковерность — это детство народов и сердец.
док же — позднейшее, развращающее приобретение. Утопия
Фоше — всего лишь утопия, и ничего больше. Рассудок и вера —
две абсолютные противоположности.
Меня раздражают две вещи: статуя Принца во Дворце пра
восудия и «Domine salvum fac» 1 в церкви. В храмы, посвящен
ные тому, что вечно, не должно иметь доступа преходящее.
Церковная латынь, один из оплотов религии, похожа на
бормотание шарлатанов — непонятные слова внушают почтение
народу.
Наш кюре приписал наводнения господню гневу на затоп
ленные области и присовокупил, что если затопит и нашу
округу, то это случится по вине тех, в чьем доме работают по
воскресеньям. Последнее явно предназначалось моему дядюшке,
который никогда не приглашает кюре к обеду.
8 июля.
< . . . > Завидую? Я? Ну, нет, я недостаточно скромен для
этого.
Церковь в Круасси сломали. Там и сям навалены груды кам
ней, среди них возводятся стены нового церковного здания.
В глубине, словно кусок декорации, виднеется стена, оклеен
ная красивыми обоями, у которой находился алтарь. Слева, из
ям, вырытых для фундамента колокольни, высовываются ры
жеватые головы каменщиков, забрызганные известкой. На
земле — обломки балок, а в одном месте куча почерневших до
сок, похожих на омерзительные доски прогнившего гроба.
1 Спаси господи ( лат. ) .
107
Поверху, вышагивая циркулем тощих ног, расхаживает
кюре в круглой шляпе, обвитой крепом, в черной сутане, совер
шенно засаленной у ворота, где не видно и признаков рубашки,
и вытертой возле карманов до белизны. Его неопрятное, давно
не бритое лицо с острым носом и светлыми буравчиками глаз,
с двумя морщинами, бегущими от носа к углам губ, являет со
бой нечто странное. Да и в самом деле, не кажется ли кюре в
наши дни н е к и м совершенно фантастическим существом?
16 июля.
После чтения Эдгара По *. То, чего критики еще не заме
тили: новый литературный мир, предвестие
XX века. Научная фантастика, фабула, основанная на принципе
А + В ; литература болезненная и как-то до прозрачности яс
ная. Никакой поэзии — воображение выверено анализом: За-
диг * — судебный следователь, Сирано де Бержерак — ученик
Араго. В этом чувствуется мономания. Вещи играют более зна
чительную роль, чем люди; любовь уступает место дедукции и
тому подобным источникам мыслей, фраз, сюжетов и занима
тельности; основа романа переместилась от сердца к голове, от
чувства к мысли; от драматических столкновений к математи
ческим выкладкам.
В омнибусе. Голова женщины: волосы зачесаны назад, лоб
весь открыт, линия лба — прямая, брови приподняты к вискам.
Глубокие глазные впадины, длинный разрез глаз, взгляд не
сколько искоса. Орлиный изгиб тонкого носа, резко выражен
ные скулы. Сжатые губы, с подтянутыми кверху уголками, ху
дой крепкий подбородок. Нервное лицо энергичной и волевой
женщины.
Июль.
Съездил в Пти-Менаж, чтоб навести справки о Теруань де
Мерикур.
Шесть рядов широколиственных каштанов; в их невеселой
тени — четыре ряда каменных скамей. Справа — садики с полу
обвалившимися беседками, грустные аллейки, посыпанные жел
тым песком, — все это печально, как кладбищенские палисад
ники. Слева — аллея, и вдоль нее на скамьях, куда достигает
солнце, — круглые повернутые спины, головы спрятаны в тени;
солнце ласкает спины, выгнутые по-кошачьи.
Здесь, под этими деревьями, — целый человеческий мир, но
в нем не ходят, не разговаривают, не живут, — мир этот едва
108
передвигается или же дремлет, склонив голову на грудь, упер
шись руками в узловатые, костлявые колени. Шепелявые, без
зубые рты с выцветшими губами, брызжа слюной, изливают в
восковые уши соседей ребяческие мысли, несусветный вздор,
страхи и небылицы, подозрения по поводу Питта и Кобурга, и
в воздухе стоит гудение надтреснутых голосов.
Птицы прыгают между ног, которым никогда больше не бе
гать, — уж птицы-то хорошо это знают! Древние, сморщенные
существа, высушенные временем, плотно закутаны в шали из
толстой шерсти; прямые складки юбок — как приплюснутые
органные трубы; бессильно свисающие ноги запрятаны в синие
чулки и тяжелые башмаки, подвязанные к щиколотке. Не
ноги — одни кости!