Дневник. Том 1.
Шрифт:
пажи.
На балконе и на авансцене рядами сидят мужчины — блед
ные, землистые, ртутно-серые лица на свету кажутся совер
шенно белыми, волосы, разделенные длинными проборами, при
дают им вид гермафродитов, прически и бороды по-женски ак
куратны; словно женщины, они откидываются на спинки кре
сел, обмахиваются программками, сложенными наподобие
веера, беспрестанно поднимают руки, унизанные кольцами,
чтобы собрать в один большой завиток
виски, похлопывают себя по губам набалдашниками тросточек.
Запах клозета, обличья сводников. Даже мужчина с орденом
смахивает не то на палача, не то на шпика. Бороды — с про
седью — тянут пятидесятисантимовый абсент через бело-крас-
ные и зеленые палочки овсяного сахара — лакомства оборван-
7
97
Э. и Ж. де Гонкур, т. 1
цев. Карманные лорнетки. Мне кажется, что от всех этих людей
воняет гинекеем; это общество отдает «Бондарем» *.
Здесь чувствуется влияние шлюхи, поднятое на высоту об
щественного влияния, — именно шлюха со своими сутенерами
создает литературные успехи и руководит ими.
Закончить таким абзацем: об исторической необходимости
варварства в гибнущем Риме и о неизбежности проникновения
рабочих с лужеными глотками и здоровыми желудками в это
прогнившее общество с расстроенным пищеварением. <...>.
С 8 ноября 1855 года по 6 мая 1856 года — путешествуем по
Италии *.
ГОД 1856
Париж, 16 мая 1856 года.
Вот я и вернулся. Голова — словно склад, куда свалили
холсты и мраморные скульптуры для какого-нибудь музея.
Некоторые из наших родственников впали в детство. Вы
скочки уже не то что смешны — они вконец обезумели. Знако
мые шлюхи завели собственный выезд! Платья г-жи Колле-
Мейгре обходятся в тысячу франков за фасон. А ведь мой род-
ственник-миллионер крутил папиросы из той самой бумаги, в
которой Лешантер посылал букеты его дочери. У слуг есть те
перь свободный день. Сын моей молочницы вывихнул руку сво
ему хозяину, Лебуше, забавляясь с ним борьбой. Что и гово
рить, все пошло вверх ногами!
Побывал в редакциях газет, чтобы прощупать литературный
пульс. Снова участился. С чего бы это? Неизвестно. Ведь нет
больше ни школы, ни партии, нет ни идеи, ни знамени. Только
оскорбления, в которых иссяк даже гнев, и нападки, делаю
щиеся словно по принуждению; только ничтожные закулисные
скандалы и остроты водевилистов; только запахи клозета и
кенкетов. Мишель Леви и Жакотт е
ста, покровительствовать всем попрошайкам, которые марают
бумагу ради того, чтобы свести концы с концами *. Ни одного
нового имени, ни одного нового пера — и никакой горечи! Пуб
лики тоже нет, если не принимать во внимание известное число
обывателей, которые любят переваривать пищу, почитывая по-
газетному несложную прозу, и в вагоне железной дороги раз
влекаются историями из щедрых на истории книжек; такие чи
татели читают не книгу, а свои двадцать су. Верон, скромный
7 *
99
меценат, которому Общество литераторов воскуряет фимиам,
соблюдая его инкогнито; * Долленжан, редактор журнала, нажи
вающийся на объявлениях; Мило, откровенно подкупающий
королевскими подачками горланов из «Реноме» и «Фелье
тона»; * Фьорентино, украшенный орденом, и Мирес, воспетый
в стихах! Произведений больше нет, есть только печатные
тома и, что еще гнуснее, перепечатка всего, когда-либо
изданного на белом свете!.. Опошление, позор — одна ничтож
ность!
Думаете, преувеличиваю? Смотрите сами. Жакотте издает
тома по одному франку каждый. Мишель Леви издает тома по
одному франку каждый. Мишель Леви в письме к Шанфлери
просит у него новый том. Шанфлери отвечает Мишелю: «Нет
у меня тома, нет даже заглавия». — «Пусть это вас не беспо
коит! — заявляет Мишель Леви и показывает Шанфлери це
лый список заглавий. — Ну, вот, хотя бы это: «Первые погожие
деньки» *, они еще не заняты». — «Ладно, пусть будут «Первые
погожие деньки», — соглашается Шанфлери. Через неделю и
Жакотте просит у него том. Тот же ответ, то же «пусть это вас
не беспокоит» и список заглавий... «Мне что-то не идет на ум
сюжет», — заявляет Шанфлери. «О, перечень сюжетов у нас
есть... Вот, смотрите, выбирайте!»
Все это время — неясная печаль, уныние, лень, вялость тела
и духа. Больше чем когда-либо ощущается грусть возвращения,
схожая с глубоким разочарованием. Оказывается, все осталось
на прежнем месте. А там, вдали, всегда мечтаешь о чем-то но
вом, неожиданном, что непременно встретит тебя дома, как
только ты выйдешь из фиакра. И вот — ничего... Твоя жизнь
стоит на месте, и ты чувствуешь себя, как пловец в море, ко
торый видит, что он не продвигается вперед. Нужно снова воз
вращаться к прежнему образу жизни, снова привыкать к без