Дневник. Том 2

де Гонкур Эдмон

висячими бакенбардами, живые темные глаза, искрящиеся

умом, — черносливины господина Гонкура, как их называли

у нас; низко подстриженные волосы, словно колосья, прикры

вающие семь борозд — напоминание о семи сабельных ударах,

полученных молодым лейтенантом в бою под Порденоном *.

Усталое, нервное, но все еще молодое лицо; в его чертах скво

зит та же мужественная энергия, что и на воинственных физио

номиях, которые запечатлела

резкими мазками на негрунто-

ванном холсте кисть художника Гро.

Я снова вижу, как, проглядев газеты, он выходит из старой

читальни, той, что и сейчас еще существует в проезде Оперы,

и своим четким военным шагом часами прогуливается по Италь

янскому бульвару, от улицы Друо до улицы Лаффит, в обще

стве двух-трех таких же статных ветеранов, с ленточками По

четного легиона в петлицах длинных наполеоновских сюртуков;

как через каждые двадцать шагов они останавливаются посреди

тротуара и оживленно беседуют, подкрепляя свои слова разма

шистыми жестами кавалерийского офицера, ведущего за со

бой эскадрон.

Я снова вижу его в салоне барышень де Вильдей, дочерей

министра Людовика XVI, старых родственниц моей матери, в

этом огромном холодном зале с простою гладкой панелью вдоль

стен, с редкостной мебелью, одетой в чехлы (на спинке какого-

нибудь стула непременно висел забытый ридикюль одной из

сестер), с жалкими увядшими цветами в прямоугольных жар

диньерках с дюнкерками, хранящими предметы легитимистско

го искусства. Я вижу его в этом салоне, так похожем на салон

герцогини Ангулемской: он стоит, прислонившись к камину, и

вдруг, прищурив свои озорные черные глаза, в которых светится

ирония, нарушает вековую скуку торжественного зала таким

словцом, что высохшие скелеты старых барышень, облеченные

34*

531

в платья цвета мертвых листьев и кака дофина, трясутся от

смеха.

Я вижу его в Бреваннах, в департаменте Верхняя Марна,

там, где протекало каждое лето моего детства: июльским или

августовским солнечным утром он широко шагает по полям, а я

едва поспеваю за ним своими маленькими ножками; он шагает,

помахивая тычиной, вырванной в каком-то винограднике, и ве

дет меня напиться к «Источнику любви» — ручейку, который

вьется среди лугов, усеянных маргаритками, и несет водолюбам

чудесную ключевую воду, по

мнению моего отца, ни в чем не

уступающую acqua felice 1 римских источников.

Иногда вместо тычины с ним ружье, небрежно закинутое на

плечо, но ни собаки, ни ягдташа; я вижу, как он вдруг прице

ливается во что-то неразличимое для моих близоруких глаз —

заяц падает как подкошенный, и отец дает мне его нести.

А еще я вижу его в Бреваннах, во время сбора фруктов:

из чердачного окна он бомбардирует яблоками мальчишек, сбе

жавшихся со всей деревни в наш двор; он всех их окрестил

смешными прозвищами, они мечутся, толкаются, дерутся из-за

летящих в них «снарядов», и эта потешная война в миниатюре

забавляет отца, видимо напоминая ему былое.

И еще я вижу его... нет, напрасно я напрягаю память, я не

в силах припомнить, каким он был в тот день... Я вижу только

простыню и руку на ней, безжизненную, невероятно исхудав

шую руку, которую мне велели поцеловать. А потом, когда я

вернулся к себе, в пансион Губо, — сон, похожий на кошмар:

с такой ясностью, что трудно было понять, сон это или явь, мне

привиделась моя тетушка г-жа де Курмон, умная женщина, с

которой впоследствии я списал госпожу Жервезе, женщина,

с малых лет привившая мне любовь к изящному, и она сказала:

«Эдмон, твой отец не протянет и трех дней».

Это было в ночь на воскресенье, а во вторник вечером за

мной приехали, чтобы отвезти на похороны отца.

Мама... ее мне легче вспомнить, потому что на камине стоит

ее миниатюра, относящаяся к 1829 году, году ее замужества;

этот портрет я и держу сейчас в руках.

Открытое лицо, небесно-голубые глаза, очень маленький и

серьезный рот, завитые спиралью локоны русых волос, на шее

тройная нитка жемчуга, платье из белой кисеи в блестящую

полоску и голубые — под цвет глаз — пояс, браслеты и лента в

волосах.

1 Благодатной влаге ( итал. ) .

532

Бедная мама! Несчастная, страдальческая жизнь! Лишиться

двух дочурок, быть женой человека, потерявшего здоровье в

русском походе, который он проделал от начала до конца с пере

ломленной правой рукой, человека, всю жизнь страдавшего от

старых ран и в то же время чувствовавшего себя еще совсем

молодым, исполненного отваги и постоянно раздраженного мыс

лью, что ему уже не вернуться в строй, не быть адъютантом

короля, как его товарищи Дудето и Рюминьи, не участвовать

в африканских кампаниях... Потом овдоветь, остаться с клочком