Дневник. Том 2
Шрифт:
521
ния об этом художнике, который воссоздает древние фрески
с их тусклыми красками и возрождает наивную живопись в век
Робер Макэров. И я сказал, что спиритуализм в искусстве —
это чудовищная чепуха, и что прерафаэлиты *, из которых де
лают спиритуалистов, были последовательными реалистами. Но
дело в том, что человечество, которое они изображали, было мо
лодым человечеством, и их искусству приписывают наивность
того человечества, которое служило
Вторник, 19 мая.
Художественные пристрастия человека, действительно лю
бящего искусство, не ограничиваются одной лишь живописью.
Он способен оценить и фарфоровую безделушку, и книжный
переплет, и ювелирную резьбу — любую вещь, сделанную с ис
тинным искусством. Скажу более: он способен чувствовать ис
кусство в оттенке цвета штанов. А господин, объявляющий себя
только любителем картин и знатоком искусства исключительно
в области живописи, — болтун, который на самом деле вовсе не
любит искусства, а лишь из некоего стремления к шику делает
вид, будто любит его.
Среда, 20 мая.
Сегодня Рони познакомил меня со своим младшим братом.
С виду это живой юноша с каким-то женственным обаянием
и симпатичной шаловливой улыбкой.
Вечером смотрел «Самца» Лемонье * и, выходя из театра,
услышал, как сзади какие-то два молодых человека, видимо
не знающие меня в лицо, говорят: «Ну, это же так скверно, как
«Жермини Ласерте»!»
Суббота, 23 мая.
Когда на днях у Золя спросили, какие книги оказали на него
наибольшее влияние, он назвал стихи Мюссе, «Госпожу Бо
вари», книги Тэна.
Черт возьми! Я думаю, что «Жермини Ласерте» произвела
на автора «Западни» большее впечатление, чем все перечислен
ные им книги!
Суббота, 30 мая.
< . . . > Выставка на Елисейских полях: ужас, какими идиот
скими выглядят все эти высеченные из белого мрамора физио
номии буржуа.
522
Воскресенье, 31 мая.
< . . . > На Чердаке беседа заходит о покорении француз
ской литературы литературой иностранной. Говорим, что ны
нешнюю молодежь привлекает только туманное, зыбкое, не
внятное, она начинает презирать ясность. По поводу этой рево
люции в умах Доде отмечает такой любопытный факт: некогда
во Франции самым шикарным классом в гуманитарном обра
зовании считался класс риторики, где
ные учителя и занимались ученики, которым предстояла боль
шая карьера; а после войны с Германией наиболее способ
ные юноши и знаменитые педагоги, вроде Бюрдо, подвизаются
в классе философии. Чувству унижения, которое Доде и я ис
пытываем при виде того, как наша литература подвергается
онемечиванию, русификации и американизации, Роденбах про
тивопоставляет теорию, утверждающую, что заимствования
сами по себе полезны, что для нашей литературы это всего
лишь питательный материал и что через некоторое время, когда
закончится процесс переваривания, чужеродные элементы, вы
полнив свое назначение — способствовать росту нашей мыс
ли, — растворятся в едином целом.
В связи с этими заимствованиями мы заговорили о безза
стенчивости нынешней молодежи, которая в возрасте, так ска
зать, подражательном, не в пример своим простодушным пред
шественникам, ничего не хочет заимствовать у старых писате
лей своей страны, но зато обворовывают потихоньку мало кому
известных голландских поэтов, еще не открытых у нас амери
канцев и выдает свои плагиаты за новаторство, пользуясь
отсутствием грамотной читающей критики. < . . . >
Понедельник, 1 июня.
<...> Мне приятно обнаружить в интервью, которое дал
Эрвье *, ссылку на высказанную в «Дневнике» мысль о буду
щем романа. 6 июля 1856 года я писал: «Наконец, роман бу
дущего должен стать в большей степени историей того, что
происходит в головах людей, нежели историей того, что проис
ходит в их сердцах». Мне кажется, что в настоящее время ро
ман идет именно в этом направлении.
По сути дела, я мог бы сказать в интервью, данном мною
Юре: «Я дал полную формулу натурализма в «Жермини Ла-
серте», и «Западня» создана в точном соответствии с методом,
который был преподан этой книгой. Теперь же я оказался пер
вым, кто отошел от натурализма, и не как Золя, который сде-
523
лал это из низменных побуждений после успеха романа «Аббат
Константен» *, побудившего его написать «Мечту», — но потому,
что я считал этот жанр в его первоначальном виде изжившим
себя... Да, я был первым, кто отошел от натурализма ради того,
чем молодые писатели хотят его заменить, — ради мечты, сим
волизма, сатанизма и т. д. и т. п. Я сделал это, написав
«Братьев Земганно» и «Актрису Фостен», так как я, изобрета